Юнга может стать адмиралом, но адмирал никогда не станет юнгой. Однако в новом 
комфлоте все еще живет юнга, который не устает удивляться жизни и жаждать 
подвигов и приключений. Эдакий поседевший, изрядно тертый льдами, морями и 
корабельной службой юнга.
В чем тут секрет? Возможно, в том, что детство адмирала прошло на отцовских 
полигонах и он сызмальства стрелял из всех видов оружия, водил боевые машины, 
рано познал соль военной жизни.
Ни у кого из больших начальников я не видел более романтического кабинета, чем 
у него, командующего не просто Северным - Арктическим флотом, Вячеслава 
Алексеевича Попова. Тут и место звездному глобусу нашлось (память о штурманской 
профессии), и напольному глобусу-гиганту со всеми океанами планеты, и портрету 
Петра, флотоводцу и флотостроителю, и иконе Николы Морского, покровителя 
моряков, и по всем книжным полкам дрейфуют подводные лодки в виде моделей... А 
в окне - корабли у причалов, хмурый рейд да заснеженные скалы под змеистой 
лентой полярного сияния...
Не могу не привести одну из наших бесед, состоявшуюся в начале рокового года.
- Первая моя лейтенантская автономка (он заправил в мундштук свежую сигарету 
"Петр Первый") прошла в Западной Атлантике, в так называемом Бермудском 
треугольнике. Ходил я туда командиром электронавигационной группы или, говоря 
по-флотски, штурманенком, младшим штурманом. Первый корабль - атомный подводный 
ракетный крейсер К-137, первый командир капитан 2-го ранга Юрий Александрович 
Федоров, ныне контр-адмирал запаса. Ходили на 80 суток и каждый день готовы 
были выпустить по приказу Родины все 16 своих баллистических ракет.
Никаких особых причуд Бермудский треугольник нам не подбросил. Но все аномалии 
поджидали нас на берегу. Дело в том, что я женился довольно рано на 
замечательной девушке Елизавете. И она подарила мне дочь. Лиза героически 
осталась меня ждать на Севере в одной из комнатушек бывшего барака для 
строителей. Жилье то еще - в единственном окне стекол не было, и потому я 
наглухо забил его двумя солдатскими одеялами. Топили железную печурку. Общая 
параша на три семьи... Но были рады и такому крову. Хибара эта стояла в Оленьей 
Губе, а я служил за двенадцать километров в поселке Гаджиево. Как только мне 
выпадал сход на берег, вешал я на плечо "Спидолу", чтоб не скучно шагать было, 
и полный вперед с песней по жизни. Транспорта никакого. Приходил я домой далеко 
заполночь, брал кирку и шел вырубать изо льда вмерзший уголь, топил "буржуйку", 
выносил "парашу", если наша очередь была. На всю любовь оставался час-другой, а 
в шесть утра - обратно, чтобы успеть на подъем флага...
...В общем, отплавали мы без происшествий. Вернулись в Гаджиево. Меня, как 
семейного, отпустили с корабля в первую очередь. Да еще с машиной повезло: за 
уполномоченным особого отдела, ходившим с нами на боевую службу, прислали 
"газик". А особист у нас был душевным человеком, бывший директор сельской школы,
 его призвали в органы КГБ и направили на флот. В годах уже старший лейтенант, 
пригласил в машину - подброшу по пути. Едем, все мысли в голове, как обниму 
сейчас своих да подброшу дочурку... Приезжаем в Оленью Губу, а на месте нашего 
барака - свежее пепелище. У меня сердце заныло - что с моими, где они? Особист 
меня утешает: спокойно, сейчас разберемся... И хотя сам торопился, в беде не 
бросил, стал расспрашивать местных жителей что да как. Выяснилось: барак сгорел 
месяц назад от короткого замыкания в сети. По счастью, никто не пострадал. А 
семью лейтенанта Попова отправили во Вьюжный, там ее приютили добрые люди. 
Через полчаса я смог наконец добраться до своих... Но на этом приключения не 
кончились. Дело в том, что в том же 1972 году произошла одна из самых страшных 
трагедий нашего флота: на атомном подводном ракетоносце К-19 вспыхнул жестокий 
объемный пожар, в котором погибли... моряки. История той аварии ныне хорошо 
известна, о ней написаны книги и песни...
- "Спит девятый отсек, спит пока что живой..."
Да, именно эта. Слова и музыка народные, хоть и секретилось все тогда. Впрочем, 
мы-то знали немало, поскольку были с К-19 в одном походе и вернулись на базу 
почти одновременно. Мне даже пришлось участвовать в обеспечении похорон 
погибших матросов в Кислой Губе.
Вскоре после этого печального события мы с Лизой улетели в отпуск домой, в 
Вологду. Транспорта в город не было, и я позвонил из аэропорта маме...
- Господи, - ахнула она. - Ты где?! Стой на месте, никуда не уходи! Я сейчас 
приеду!
Я позвонил Лизиной маме, теще. Реакция та же:
- Слава, ты?! Господи, будьте на месте, я сейчас приеду!
Мы с Лизой переглянулись - что у них стряслось? Примчались наши мамы в аэропорт,
 виснут на мне, обе в слезах... Они меня уже похоронили. До них слухи дошли от 
местных военных летчиков, которые летали в Атлантику на спасательные работы по 
К-19. Знали, что и я в "автономке", и были уверены, что среди погибших их сын и 
зять... Самое печальное, что и отец уехал на полигон со своим дивизионом с этой 
же мыслью. Надо было срочно сообщить ему, что я жив. Но как? Полигон далеко - 
под Лугой, телеграмму туда не доставят. Надо ехать к нему... Полетел я в Питер, 
оттуда в Лугу, как говорится, в чем был. А был я, несмотря на ранний март, в 
щегольских полуботинках, в парадной фуражке при белом кашне... В таком наряде 
по весенней распутице далеко не прошагаешь. А полигон огромный. Батя со своими 
ракетчиками невесть где. Да еще ночь - глаз коли. В управлении полигона никого, 
кроме дежурного старшего лейтенанта. На год-другой постарше меня, но службу 
правит - не подступись. Ну, рассказал я ему вкратце, по каким делам отца ищу.
"Так ты с атомной лодки?!" - шепотом спрашивает, поскольку вслух тогда такими 
словами не бросались.
"С атомной..."