спасательных плота были еще в контейнерах. Вместе с мичманом Григоряном мы 
вытащили левый плотик. Он стал надуваться. Мы держали его за спусковой линь. 
Плот, надуваясь, приобретает шарообразную форму, и вот в этот момент его и 
перевернуло волной. Мы пытались вытащить его на носовую надстройку, но сильная 
волна перебросила его на другой борт. Все стали прыгать за ним. А плот правого 
борта, вытащенный наполовину, так и пошел вместе с лодкой. Его потом выбросило 
из-под воды. Он вынырнул перевернутым, и его понесло ветром от нас...
Я был одет легко, в одном РБ, поэтому быстро догнал плот левого борта, 
облепленный людьми довольно густо. Талант Буркулаков протянул мне руку и помог 
влезть. Он вытащил меня из воды до половины...
Мичман Александр Копейка:
- Я, наверное, покидал мостик самым последним. Почему? Вытаскивал из ограждения 
рубки обожженного. Когда же добрался до плотика, он уже был почти весь облеплен.
 Мне пришлось долго его обплывать, пока с левой стороны не нашел, за что 
ухватиться. Все в основном прыгали на правый борт, поэтому и плот был с правой 
стороны перегружен, а с левой - более-менее...
Лодка погрузилась метрах в трех от плотика. Просто не верилось. Сколько нам на 
разводах зачитывалось о всяких авариях! Но я никогда не мог подумать, чтобы 
лодка могла вот так взять и исчезнуть...
...Потом, на плоту, мы, конечно, друг друга поддерживали, да и самолеты надежды 
много давали. С самого начала еще терпимо было. А потом, примерно через полчаса,
 волнение усилилось и нас стало накрывать с головой. Вот тут многих просто 
отрывало и уносило. А кое-кто и сам терял силы: глаза стекленели, на губах пена 
выступала, отпускал леер и тут же уходил под воду.
Механик, капитан 2-го ранга Бабенко, до последней минуты спрашивал меня: "Где 
корабли? Где корабли?.."
У капитан-лейтенанта Богданова часы шли, и все спрашивали, сколько там до 
восемнадцати осталось. А он подбадривал: "Ребятки, потерпите немного, пять 
минут осталось". И так с добрых полчаса у него все еще "пять минут" оставалось. 
Поддерживали нас, пока были живы, старпом, капитан 2-го ранга Аванесов, начпо 
Буркулаков... Все верили, что нас не оставят, не бросят.
А потом вдруг под нами что-то взорвалось. Тряхнуло так - решили, плот лопнул. 
Осмотрелись - все в порядке. Ну и чтобы всякую панику пресечь, запели "Варяга".
А командир БЧ-4 (связи), капитан 3-го ранга Володин, до последних минут жизни 
все повторял: "Ребята, я сам был на связи, я сам слышал, как летчики передали: 
"Корабли идут на помощь". И когда самолеты стали стрелять ракетками, мы поняли 
- помощь близка, на нас наводят суда, надо продержаться во что бы то ни стало. 
И мы держались...
Капитан медслужбы Л. Заяц:
- Где-то за полчаса до гибели лодки я спустился вниз, зашел к себе, взял фото 
дочери и сына. Хотел забрать и книги, что прихватил из дома, "Гойя", "Рассказы 
о Пушкине" Тынянова, но оставил на полке. Подумал, что здесь они будут целее, 
чем на плавбазе. Я не сомневался, что нас поведут домой на буксире. На всякий 
случай попрощался с каютой, погасил свет. Поднялся наверх и увидел, как глубоко 
ушла корма в воду. Раньше как-то не смотрел в ту сторону - головы было не 
поднять, а тут - сердце екнуло.
Больные мои спрашивают: "Ну, как там?" Я их успокаивал: "Нормально". Подошел к 
Волкову, командиру электротехнической группы, поправил повязки, тихо спросил: 
"Коля, как ты думаешь, продержимся?" Он мне так же тихо: "Слишком быстро 
нарастает дифферент..." Я поднялся чуть повыше, вижу корма на глазах уходит в 
воду и нет никакой силы, чтобы удержать, остановить ее гибельное погружение. 
Тут стали спускать плотики. Я к Коляде:
- Борис Григорьевич, больных надо в первую очередь.
- Да, конечно.
Я ждал, что плотик вот-вот появится по правому борту. А его все нет и нет. Я 
перешел на левый борт. Капитан 3-го ранга Манякин, комдив движения, рванул за 
пусковой линь, раздался хлопок, и плотик стал надуваться. Его мгновенно 
перевернуло. Все, кто стоял рядом, и Коляда, и Григорян, общими усилиями 
пытались вернуть его в нормальное положение. Одной рукой держались за леер 
ограждения рубки, другой рвали линь, когда волна подбрасывала плот. Четыре 
попытки не удались, плот был слишком тяжел, пятая, самая сильная волна и вовсе 
перекинула плот через надстройку на другой борт. Только тут я заметил, что стою 
в воде, рубка быстро погружается, лодка становится почти торчком. Крики. 
Шоковое состояние. Оторопь берет, когда посреди моря твердь уходит из-под ног. 
Все ринулись вплавь. Неразбериха, толкотня. Ближайшая к лодке сторона плота 
была тут же облеплена. Я плыл в фуфайке и чехле от "канадки". Натыкался на 
кого-то, на меня натыкались, мешали друг другу. Плавать умели почти все, кроме 
старшего мичмана Еленика (он пошел на дно сразу, ни за кого не цепляясь, без 
криков о помощи), матросов Головченко и Михалева.
Отчетливо помню мысль: "Боже, какая нелепая смерть! Неужели и мне так 
придется?!" Перед глазами встали мама, дети. "Что маме скажут? Где могила 
сына?!" И тут все внутри поднялось, волна жизни такая накатила, откуда силы 
взялись - вцепился рукой в леер плотика, а рядом Игорь Калинин вскарабкался, 
влез сам и других стал втаскивать. Там на плоту собралось человек тридцать, а 
то и больше. Я смотрел на них, как на счастливцев, которым дарована жизнь... 
Во-первых, как врач знал, что в этой воде минут через двадцать наступит 
холодовой шок и остановится сердце, во-вторых, силы и без того уже меня 
покидали. На плот мне не забраться... Рядом мой бывший пациент, обгоревший 
лейтенант Шостак, налегке, без одежды, залез на плот. Прошу его:
- Саша, дай руку.