закрашены, свищи в трубопроводах также замазаны...
Вместо обещанных японцами семнадцати узлов хода "Пересвет" едва вытягивал 
четырнадцать... И такой-то вот калека-ветеран должен был пройти все океаны 
земли, обогнуть матушку-Россию от Японии до Лапландии и оттуда, из 
Александрова-на-Мурмане, грозить надменному германцу. Столь грандиозный проект 
могу объяснить лишь тем, что к концу войны наш Генмор играл ва-банк, тут и 
валет за туза шел.
Оставалось уповать на небесную канцелярию, русского матроса да нашего командира 
- каперанга Иванова-Тринадцатого. То был опытный моряк, отличившийся еще в 
русско-японскую, когда лейтенантом заменил на "Рюрике" убитого командира. Знал 
он и подводное дело, будучи одно время начальником подводных лодок на Дальнем 
Востоке. А на "Пересвет" пришел с новейшего строящегося дредноута "Измаил" по 
личному распоряжению морского министра. Нам импонировало, что в опасный и 
долгий поход каперанг взял и своего сына - гардемарина Морского корпуса. Юноша 
стоял вахты и никогда не кичился своим особым положением.
Под стать командиру был и наш старший офицер Михаил Михайлович Домерщиков, 
личность колоритная и романтическая.
За какую-то провинность он попал в пулеметную морскую команду при Дикой дивизии.
 Там он творил чудеса храбрости и отчаянной отваги. Срывает на грудь полный 
Георгиевский бант, и выходит ему высочайшая амнистия с производством в 
лейтенанты. В этом чине он командует госпитальным судном "Португаль" и снова 
дерзит смерти, да так, что император вручает ему золотую георгиевскую саблю. С 
нею он и прибыл на "Пересвет" и в нашем походе еще раз доказал достоинство 
своих регалий. Я так просто спасителем его своим считаю. За день до рокового 
выхода наш старшой выпросил у англичан новейшие самонадувающиеся спасательные 
пояса. Мы ведь до Порт-Саида дошли с одной гнилой пробковой крошкой в матрацах.
Простите меня, старика, я верю в мистику чисел. Наш поход казался мне 
обреченным уже потому, что фамилия командира включала в себя "чертову дюжину" - 
Иванов-Тринадцатый. Впрочем, и без того было много других дурных 
предзнаменований. Еще в Японском море на пробах машин "Пересвет" сел на камни у 
мыса Басаргин. В японском порту Майдзуру, куда мы потом пришли на ремонт, 
броненосец так поставили в сухом доке, что получился прогиб корпуса, да такой, 
что все тридцать два котла сдвинулись с мест и порвали свои паропроводы. В 
довершение всех бед чья-то коварная рука опрокинула на корабль паровой доковый 
кран, взорвался котел, и только по счастью никто не пострадал. И когда мы 
проходили Цусиму и судовой священник отец Алексей заревел на панихиде по 
русской эскадре: "Пучиною покрыл их, погрязоша во глубине, яко камень", тут не 
только у меня, у многих на душе кошки заскребли.
Нет, что ни говорите, а злой рок преследовал нас на всем пути. И в команде, и в 
кают-компании открыто поговаривали о вражеских агентах, проникших на корабль, 
об интригах англичан, под чью опеку нас передали, о германских субмаринах, 
извещенных о нашем маршруте... Слишком много странных и опасных вещей случалось 
на походе. Необъяснимая история произошла в Сингапурском проливе. На траверзе 
маяка, стоявшего на скалистых островах, корабль вдруг резко рыскнул и пошел 
прямо на камни, хотя руль был сразу же переложен на другой борт. Чудом успели 
развернуться машинами. Тут же осмотрели штуртросы, рулевую машинку, но все было 
в исправности.
В Суэцком канале лоцман-прохиндей посадил нас на мель, перегородив фарватер 
корпусом броненосца, как плотиной. Насилу снялись... В Порт-Саиде под видом 
снабженцев на "Пересвет" проникли какие-то темные типы. Выдворили их, но потом 
полдня искали по всем палубам "адскую машинку", которую они могли пронести и 
припрятать. Взрывное устройство так и не нашли, однако страх был посеян.
Признаюсь честно, жить и служить на корабле, уже бывавшем на морском дне, - 
неуютно. Мне все время думалось, что в моей каюте обитала когда-то подводная 
нечисть, ползала по столику, всплывала и выплывала через разбитый иллюминатор...
 Мерзко спалось... Но все равно я любил этот бронтозавр, ведь это мой первый 
боевой корабль, на нем я принял морское крещение, и - не улыбайтесь - 
сына-первенца я назвал Пересветом...
Из глубокого тыла мы шли на войну, и я мечтал о честном корабельном сражении, 
вроде Ютландского боя. Но морская война для меня началась и кончилась в одну 
ночь. Ночь, скажу я вам, ужасную.
Мы вышли из Порт-Саида на Мальту за три дня до Рождества. Нас конвоировали 
англичане и французы, они же протралили нам и фарватер, так что шли мы без 
особой опаски.
Я сменился с вахты и мылся в кормовом офицерском душе под броневой палубой. 
Вдруг корабль тряхнуло, погас свет, и из лейки пошел крутой кипяток... Я 
выбежал в темный коридор весь в мыле... На меня наскакивали кочегары; матросы 
лезли к трапам, ведущим наверх, застревали в люках... Палуба кренилась все 
круче и круче, и я понял, что выбраться из низов не успею... Страх, он разный 
бывает - и гибельный, и спасительный. Меня как пружиной толкнуло: ворвался в 
каюту, чью - не знаю, отдраил иллюминатор и спасибо, мыло на мне, смыть не 
успел, а то б не пролез - проскочил, кожу с плеч сдирая. Вода декабрьская, 
ледяная, а на мне ничего. Одежда, хоть и мокрая, все же тепло держит. Ну да в 
ту минуту я радовался, что налегке плыву, побыстрее да подальше от водоворотной 
воронки. Корабль на дно идет и людей за собой тянет.
"Пересвет" погрузился и ушел в пучину с Андреевским флагом на гафеле, под 
прощальное "ура" державшихся на плаву матросов. Вместе со всеми барахтались в 
ледяной воде командир и старший офицер. Они подбадривали команду, призывали 
держаться кучнее и дали подобрать себя последними, спустя четыре часа после 
катастрофы...