Аварийно-спасательной службы (АСС) ЧФ капитан 1-го ранга Кулагин с группой 
своих специалистов и заводчан. Со стороны выхода в море к опрокинутому 
"Новороссийску" были пришвартованы три спасательных судна. С их кормы были 
заведены шланги, которые уходили в воду под линкор. Общее впечатление от 
увиденного было гнетущее - беспомощность и отсталость, полное несоответствие 
спасательных средств стоящей перед АСС задаче. Офицер-водолаз готовился 
проникнуть внутрь линкора через кингстон, рабочие пытались автогеном прорезать 
отверстия в днище по указанию специалистов в комбинезонах, ходивших с чертежами.
.. Эта картина напоминала возню лилипутов с Гулливером. После определения по 
береговым опорным пунктам заданных мне точек я установил, что корма находится в 
130 метрах от набережной госпиталя. Полученные результаты были переданы в штаб 
флота, где мне потом поручили подготовить на плане севастопольской бухты 
картинку положения линкора, а затем в кабинете начальника противоминного 
отделения И.П. Попова поручили проверять отчеты по 
навигационно-гидрографическому обеспечению боевого траления бухт Севастополя, 
правильно ли вычислены среднеквадратические ошибки заданного перекрытия 
тральных галсов. В это время в кабинет приносили поднятые со дна в районе 
взрыва предметы, которые могли быть частями взорвавшейся мины. Ничего похожего 
- со свежими изломами - не было: все было старое, ржавое.
В скором времени меня назначили командиром маневренного гидрографического 
отряда, на который были возложены обязанности по обеспечению работ по подъему 
"Новороссийска".
Исполнявший обязанности командира линкора капитан 2-го ранга Григорий 
Аркадьевич Хуршудов после трагедии был назначен командиром дивизиона 
гидрографических судов, и мне приходилось с ним часто общаться. Говорил он о 
том, что на борту линкора находился практически весь Военный совет 
Черноморского флота и его присутствие отнюдь не помогало делу. Когда же 
поступил доклад о достижении критического крена и он, Хуршудов, предложил снять 
с борта личный состав, не занятый борьбой за живучесть, то Пархоменко сослался 
на слова адмирала С.Г. Горшкова: "Спасение экипажа в спасении линкора". Это 
справедливо для океана, но никак не подходит для бухты теплого моря.
Перед самым опрокидыванием Григорий Аркадьевич получил приказание сопровождать 
представителя особого отдела и капитана 1-го ранга Иванова к местам борьбы за 
живучесть. Первым спускался особист, за ним Иванов, и замыкал группу Хуршудов. 
Когда они спустились на 5-7 ступенек трапа, то почувствовали, что корабль 
валится.
"Я повернул обратно, - рассказывал Хуршудов, - и, выскочив на палубу, побежал к 
поднимающемуся борту. Когда бежать стало невозможно, я уцепился за леер и 
держался до тех пор, пока не повис уже над водой. Попав в воду, запомнил 
кратчайшее направление. Попытался вынырнуть, но стукнулся головой о палубу, 
поплыл дальше, понимая, что если снова будет палуба, то это конец... Вынырнул, 
глотнул воздуха, и голова пошла кругом. На счастье, рядом оказался какой-то 
главный старшина, который поддержал меня, сунул в руки плавающий обрешетник и 
сказал: "Держитесь, товарищ старпом". Так я спасся с помощью главстаршины..."
Говоря о причине взрыва, Григорий Аркадьевич однозначно считал, что это 
диверсия: "...они ошиблись на 10 метров, иначе бы попали в погреб главного 
калибра, и тогда взрыв был бы подобен взрыву малой атомной бомбы".
С мнением Хуршудова о диверсии я полностью согласен и не согласен с версией 
связки ящичных мин, которые якобы ушли в грунт. При последующем боевом тралении 
путем подрыва шнуровых зарядов не сработала ни одна мина. Водолазы находили 
ящичные мины, но они не были окончательно снаряжены и взорваться могли только в 
результате детонации.
Крымская сейсмическая станция зафиксировала смещение почвы в два раза большее, 
чем дала его ящичная мина, взорванная экспериментально на Бельбекском рейде. 
Говоря о диверсии, надо иметь в виду, что диверсанты Боргезе базировались в 
свое время в Севастополе, боновые ворота со Дня ВМФ были круглосуточно открыты, 
а стоявший в дозоре "охотник", по-видимому, имел неисправную гидроакустическую 
станцию. Об этом среди флотских офицеров ходили разговоры, мол, командир 
"охотника" срочно переписывал вахтенный журнал, где это было зафиксировано. 
Подводные диверсанты могли свободно не только зайти, но и выйти. Ведь 
корабельно-поисковая ударная группировка вышла на поиск подводной лодки через 8 
часов после взрыва! А авиация вылетела с этой же целью через 12 часов! Где уж 
тут найти иголку в стогу сена!
Кому удобна "минная версия"? Конечно же, т. Пархоменко - на флоте был полный 
порядок, бдительность была на высоте. Удобна она и консерваторам, которые 
идеализируют прошлое. Но эта версия не способствует воспитанию бдительности. 
Было ли благополучно с бдительностью в те годы? Нет, нет и нет! Не говоря уже 
об общеизвестных фактах, таких, как безнаказанные полеты иностранных самолетов 
над нашей территорией, безнаказанные нарушения госграницы и т. п., могу сказать,
 что часовые порой спали на постах, да не просто спали, а с удобствами: 
вахтенный на посту СНиС* в районе Алушты, например, постелил на пол тулуп и 
спокойно спал, как спала вся дежурная служба этого поста, а капитан-лейтенант 
Соловьев обошел всю территорию и поднялся на наблюдательный мостик, где и 
споткнулся о спящего вахтенного. А как меня трое суток искали пограничники в 
районе Пицунда - Мюссеры из-за оставленных следов на берегу? А как пост 
воздушного наблюдения в районе Нового Афона прозевал падение МиГ-17 у себя под 
носом в море, а потом его три недели мы искали? А как представители 
Таврического военного округа во главе с главным инженером авиации округа 
пьянствовали на берегу? И это в сталинское время, когда все считалось идеальным,
 а многими и поныне считается идеальным. Вопрос бдительности актуален и в наше