Практически все, что предпринимал Пархоменко, он делал не во спасение корабля, 
а в свою собственную защиту теми или иными статьями устава. Это выполнил, и это 
- тоже, и здесь - не подкопаешься. Нужны были аварийные партии с других 
кораблей? Нет. Они только мешали. Рук для борьбы за живучесть хватало и своих. 
Но раз устав требует - значит, так и сделали, невзирая на целесообразность, на 
здравый смысл. Но ведь устав не догма, а руководство к действию.
Страх и только страх помыкал комфлота в ту ночь. Страх перед обвинением в 
личной трусости погнал его на корабль, гипнотизирующий страх перед судом 
будущей комиссии помешал отдать приказ о покидании корабля хотя бы за десять 
минут до опрокидывания. Хотя бы за пять - и то жертв было бы несравнимо меньше.
Если пробоину нанесла мина, то опрокинули и окончательно погубили линкор 
начальствобоязнь и некомпетентность человека, командовавшего флотом и линкором.
Страх командующего оказался сильнее бесстрашия его матросов.
Посмею назвать Пархоменко фигурой трагической. Да, он восстановил свое 
вице-адмиральское звание, свою служебную репутацию, да и пять орденов Красного 
Знамени вкупе с орденом Ленина тоже о чем-то говорят. С точки зрения закона он 
неподсуден. В ту страшную ночь он действовал так, как велела 69-я статья КУВМС 
СССР-51 без позднейшей поправки. Был ли он всего лишь бездушным ревнителем 
буквы и духа устава, для которого люди матросы - всего лишь "личный состав", 
расходный материал в аварийно-спасательных работах, для которого "страх погнуть 
винты" затмил все остальные соображения? Нет, лично я так не думаю. Ведь не 
смог же он приказать матросам покинуть перегруженный гидросамолет, обрекая 
машину, а вместе с ней и себя, на гибель. А должен был, как командир, приказать 
им погибнуть во имя высших интересов высшего командования, которое выслало 
самолет на разведку, а он, капитан 3-го ранга Пархоменко, вследствие своего 
мягкосердечия, эту разведку сорвал.
На гибнущем "Новороссийске" он снова оказался между молотом закона и 
наковальней инстинкта - не личного - общего самосохранения. У него не 
повернулся язык крикнуть "Спасайся кто может" или "Команда - за борт", хотя 
именно эти слова и надо было произнести после доклада из ПЭЖа о приближении 
крена к критическому пределу, ибо ни о каком организованном покидании линкора 
уже не могло быть речи: любое судно, ставшее под борт линкора, оказалось бы им 
подмятым.
В той ситуации он принял сторону Закона. И Закон его пощадил. Но молва его не 
простила. А суд собственной совести?
"Я часто думаю, когда я должен был отдать приказ покинуть корабль?.." 
Пархоменко произнес эти слова, произнес их с безысходной горечью, и я снова 
увидел простоволосого генерала из булгаковского романа, в шинели с поднятым 
воротником, ссутулившегося под тяжестью непосильного бремени.
Глава шестая
ЧТО ВЗОРВАЛОСЬ?
Этот вопрос возник в первые же секунды беды, и вот уже треть века он будоражит 
умы тысяч людей: "Что взорвалось?" Однозначного ответа на него нет до сих пор. 
Правительственная комиссия лишь выбрала наиболее вероятную, на взгляд ее 
экспертов, версию - невытраленную немецкую мину, не исключив при этом 
возможность диверсии.
Итак, причина взрыва - мина?..
Война забросила свои смертоносные семена далеко в будущее. Вот уж сколько 
десятилетий редкий номер газет обходится без сообщений об опасных находках: 
нашли бомбу во дворе многолюдного Московского авиационного института, нашли 
бомбу на пустынном арктическом острове, нашли мину в огороде, нашли склад 
боеприпасов под насыпью железной дороги. А сколько "взрывоопасных предметов" 
вытаскивают ковши землечерпалок или рыбацкие сети? А сколько их еще вытащат?
На улицах Севастополя отнюдь не редкость военный грузовик с броской надписью на 
бортах "Разминирование". Нет ничего необычного, что в севастопольской бухте 
затаилась и рванула в 55-м немецкая донная мина. Нет ничего удивительного в том,
 что ее своевременно не нашли. В деревянном ящике она никак не откликалась 
электромагнитным тралам; донная, ушедшая глубоко в ил, она не поддавалась 
никаким прочим тралам.
"Когда немцы оставляли Севастополь, - пишет бывший флотский минер А. Тусменко, 
- (конец апреля 1944 г.), то на штатные стоянки кораблей у якорных бочек они 
кранами установили несколько фугасов в деревянных корпусах..."
Бывший эксперт Правительственной комиссии, начальник спецлаборатории 
Черноморского флота инженер-подполковник К.К. Гавемон уточняет:
"Немцы выставили цепь мин вдоль берега с интервалами в 150 метров. Когда в 45-м 
у Килен-бухты подорвался тральщик, ровно через 150 метров водолазы нашли еще 
одну мину, а еще через полтораста метров находилась та самая 3-я бочка, ставшая 
роковой для "Новороссийска".
На первый взгляд - убедительно. Но другие минеры такой закономерности не 
подтверждают. Напротив, считают, что в последние дни немцы выставляли мины в 
спешке и потому бессистемно. Ходила по бухтам быстроходная десантная баржа, и с 
нее вываливали за борт деревянные ящики, начиненные тротилом. Об этом говорили 
и севастопольские старожилы - рыбаки из Аполлоновки.
"В 1951 году и в последующие годы мне, как минеру дивизиона охраны рейда в 
главной базе, - пишет капитан-лейтенант в отставке Д.А. Нудельман, - 
приходилось выполнять работу по подъему и выводу из Северной и Южной бухт 
немецких магнитных мин. Работа велась с помощью водолазов, которые ходили по 
грунту со щупами. При обнаружении подозрительных предметов я, вместе с другими 
специалистами из минно-торпедного управления, Величко и Теребко, прибывал на 
водолазный катер, и если это действительно оказывалась мина, ее приподнимали