. Сбросил его, китель, брюки, ботинки... Эсминец уходил в воду свечой - кормой 
кверху...
В набеговую операцию на Феодосию они вышли втроем: лидер "Харьков", эсминцы 
"Беспощадный" и "Способный". Потом историки отметят: "Когда наши корабли 
выходили в набеговые операции без авиационного прикрытия, их постигала неудача, 
а для лидера "Харьков" и эсминцев "Беспощадный" и "Способный" такие выходы 
закончились трагично: противнику удалось 6 октября 1943 года потопить их".
В тот день у пикирующих бомбардировщиков была пожива. Как ни огрызались эсминцы 
огнем, бомбы легли точно. Все три корабля затонули один за другим. Три огромных 
мазутных пятна - в них барахтались те, кто не ушел сразу на дно... Дольше всех 
торчала из воды корма "Беспощадного". Но и из нее выходила "воздушная подушка", 
она погружалась...
Потом, спустя лет сорок, ведущий телепрограммы клуба "Победители" спросит 
высокого худощавого старика в вице-адмиральских погонах: "Что вам запомнилось 
больше всего из минувшей войны?" Пархоменко ответит: "Мотив песни "Раскинулось 
море широко"... Не могу слушать эту песню..."
Когда, держась на волнах по-осеннему холодного моря, он услышал поющие голоса, 
ему показалось, что начинается бред. Потом увидел пять-шесть матросов с 
"Беспощадного", поддерживая в воде друг друга за плечи, пели, глядя на 
погружающийся эсминец: "...И волны бушуют вдали..."
Надежды на спасение не было никакой. Слишком далеко свои берега. Пархоменко 
ухватился за деревянный ящик из-под 37-миллиметровых снарядов. Ящик держал на 
плаву только руки, стоило лишь чуть налечь на него, как он тут же начинал 
тонуть. Холод сводил ноги, плечи. Пархоменко пожалел о сброшенных брюках и 
кителе - все-таки грели бы. На счастье, попалась распластанная на воде 
матросская шинель. Изловчившись и нахлебавшись воды, всунул руки в рукава... На 
ящике он продержался всю ночь. К утру волны притихли, и взгляду открылась 
безрадостная картина: из сотен спасшихся вчера моряков теперь держались на 
плаву едва ли полтора десятка. Усталость и холод сделали свое дело.
Даже в летнюю жару заядлые купальщики, проведя в море час, вылезают на берег 
слегка посиневшими. А тут пятнадцать часов в осенней воде... Остыло все - 
надежды на случайный корабль, разум, строивший еще поначалу какие-то 
штурманские прикидки, остыла кровь, тело, лишь слепая яростная воля, презревшая 
рассудок и веру, держала его на плаву вместе с набрякшим деревом тяжелеющего 
ящика. И вдруг самолет. Летающая лодка - морской ближний разведчик - кружила 
над местом гибели трех эсминцев. На крыльях алели звезды. Наш!
Во все остальное верилось как в чудо, как в бабкины рассказы об 
ангелах-спасителях. Самолет сел на воду и подрулил поближе, стараясь не задеть 
поплавками деревянные обломки...
"Брать буду только командиров кораблей! - прокричал летчик. - Не обессудьте, 
братцы! Командованию нужно выяснить обстановку".
Летчик не сразу поверил, что человек в матросской шинели, черный от мазута и 
холода, - капитан 3-го ранга, командир "Беспощадного".
Люди плыли к самолету из последних сил, невзирая на предупреждения летчика. В 
тесный дюралевый ковчег набилось человек десять.
"Я же не взлечу, братцы!" - умолял их летчик. Но никто из полузамерзших, 
полуживых людей, уже уверовавших в свое спасение, не смог заставить себя 
спрыгнуть в воду, в пучину, в неминуемую смерть... Тогда летчик накинулся на 
Пархоменко: "Командир ты или нет?! Прикажи им покинуть борт!" Пархоменко 
ответил ему угрюмо: "Этого я приказать не смогу..."
"Черт с вами! Попробую взлететь..."
Он был отчаянный парень, этот летчик... Кое-как разогнал свою амфибию, 
оторвался, полетел, приподнялся метров на двадцать, и... переутяжеленная машина 
рухнула в волны. Они снова оказались в воде, такой стылой и такой страшной 
после пятиминутной передышки. То была жестокая шутка фортуны. Будто после 
помилования смертников снова вывели на эшафот...
Из воды торчал только хвост самолета. У него была нулевая плавучесть. Стоило 
только кому-нибудь схватиться за него, как он тут же начинал погружаться. Люди 
плавали вокруг, стараясь не замечать этот издевательский поплавок.
Час шел за часом. Трудно назвать человека, продержавшегося в открытом осеннем 
море более половины суток, слабым духом, но кто-то и в самом деле терял веру в 
спасение, и тогда его голова исчезала с поверхности.
Случилось, однако, второе чудо: на исходе восемнадцатого (!) часа после гибели 
"Беспощадного" из пригоризонтной синевы вдруг выплыли мачты малого охотника. 
Он-то и подобрал тех немногих, которые оставались еще на плаву. Среди них был и 
будущий командующий Черноморским флотом - Виктор Пархоменко.
Морская служба выпала ему, сыну сельского учителя, а не героя Гражданской войны,
 по максимуму. Пархоменко испытал все, что только может выпасть на долю моряка: 
и тонул, и горел, и льды давили так, что впору было SOS подавать.
Вскоре после войны, в бытность Пархоменко начальником штаба эскадры, его поднял 
с постели тревожный телефонный звонок: штормовой ветер нес на камни крейсер 
"Куйбышев" вместе с якорной бочкой, на которой тот стоял. Пархоменко немедленно 
прибыл на дрейфующий крейсер, вступил в командование им и вывел корабль из 
опасного места в открытое море.
Одни считали его человеком невезучим, другие, напротив, счастливчиком: из каких 
только переплетов не выходил. Как бы там ни было, но важно одно: в ту роковую 
ночь на палубе "Новороссийска" стоял не "партийный флотоводец", не кабинетный 
теоретик, стоял боевой адмирал.
В меру своего воображения я пытался представить ночь, жар во всем теле, 
колотится сердце, раскалывается от боли голова, лекарства на столике, взрыв за