одолжать наступление на Харьков, а 9-й и 57-й армиям 
Южного фронта и имевшимися на этом направлении резервами отразить контрудар 
противника». Далее сообщается, что прозорливый член Военного совета Н.С. Хрущев 
«с решением Ставки не согласился… обратился непосредственно к Верховному 
Главнокомандующему с предложением немедленно прекратить наступление на Харьков 
(курсив наш. — Авт.  ], а основные усилия Юго-Западного фронта сосредоточить 
для отражения контрудара противника. Но Ставка настаивала на выполнении ранее 
отданных приказов».
 В редакционную комиссию фундаментального труда очень естественно вписался 
закадычный друг Баграмян.
 После брежневского переворота советская историческая наука доказала, что 
главным полководцем войны был герой Малой земли, а с Хрущевым в ходе 
Харьковской операции Верховный Главнокомандующий ни разу «непосредственно» не 
общался и вообще мнение его по военным вопросам не ценил ни в грош. Уже будучи 
на пенсии, Никита Сергеевич в своих «Воспоминаниях» обиделся на маршала 
Василевского — это он, оказывается, неправильно информировал Сталина:
 «…безусловно, не смогу обойти своего разговора с Василевским. Он произвел на 
меня тогда тяжелое впечатление. Я считал, что катастрофы, которая разыгралась 
под Барвенково, можно было бы избежать, если бы Василевский занял позицию, 
которую ему надлежало занять. Он мог занять другую позицию, но не занял ее и 
тем самым, считаю, приложил руку к гибели тысяч бойцов Красной Армии в 
Харьковской операции… Василевский, поступив неправильно, не выполнил своего 
долга воина и не пошел с докладом к Сталину во время Харьковской операции». 
[238]
 Но это будет после.
 Пока же для сталинских «братьев и сестер» Совинформбюро состряпало очередную 
брехню под названием «О боях на Харьковском направлении». Сообщалось, что 
советское наступление на харьковском направлении было предпринято с целью 
сорвать германское наступление на Ростов, о котором своевременно узнало наше 
командование. При этом захват Харькова «не входил в планы», и теперь, после 
двух недель боев, «можно сказать, что основная задача, поставленная Советским 
Командованием, — предупредить и сорвать удар немецко-фашистских войск — 
выполнена».
 (В письме Военному совету Юго-Западного фронта Сталин указывал: «Если бы мы 
сообщили стране во всей полноте о той катастрофе — с потерей 18-20 дивизий, 
которую пережил фронт и продолжает еще переживать, то я боюсь, что с вами 
поступили бы очень круто». Верховный давал Тимошенко шанс исправиться.)
 Немцы, согласно официальной сводке, потеряли убитыми и пленными около 90 тыс. 
человек, 540 танков, не менее 1500 орудий, до 200 самолетов, советские войска — 
«убитыми до 5 тыс., пропавшими без вести 70 тыс. человек», 300 танков, 832 
орудия и 124 самолета. На население, привыкшее читать между строк, эти новости 
произвели гнетущее впечатление.
 Алксандр Верт, корреспондент английской газеты «Санди Таймс», аккредитованный 
в СССР в годы войны, также подтверждает, что Харьковское сражение власти 
пытались преподнести как победу Красной Армии, для чего
 «в начале июня иностранных корреспондентов специально возили в лагерь 
военнопленных близ Горького: но те 600-700 пленных, которых нам показали, были, 
несомненно, захвачены на первом этапе Харьковской операции — т. е. в ходе 
советского наступления 12-17 мая. Большинство их, хотя и проклинали свое 
„невезение“, держались, несмотря ни на что, чрезвычайно нахально; они твердили, 
что в 1942 году Германия разобьет Россию и ни на минуту не соглашались поверить 
в своевременность открытия какого-либо второго фронта». [239]
 А вот товарищу Сталину теперь, после крупных поражений в Крыму и под Харьковом,
 очень захотелось в это поверить. О скором возвращении в Прибалтику можно было 
забыть, Верховному срочно понадобилась военная помощь западных союзников, и 
Молотов — время сразу нашлось — на стратегическом бомбардировщике ТБ-7 вылетел 
20 мая в Лондон для заключения уже полгода обсуждаемого договора. Ему вновь был 
предложен проект, в котором отсутствовал вопрос о границах СССР. Молотов, 
считая его «пустой декларацией», запросил Сталина. Ответ последовал 
незамедлительно: «Согласись без этого». И советское правительство «согласилось 
не настаивать на включение в договор пункта о признании Англией западных границ 
СССР 1941 года». Договор был подписан 26 мая. Вслед за этим наш министр 
иностранных дел направил стопы в Вашингтон договариваться об открытии второго 
фронта.
 Обсуждение вопроса завершилось принятием СССР и США соглашения от 11 июня, а 
также англосоветского коммюнике от 12 июня 1942 года. В этих документах, 
опубликованных в мировой и советской прессе, впервые официально говорилось о 
намерении союзников открыть второй фронт в Европе. Хочется подчеркнуть, что это 
был именно договор о намерениях, сформулированный в коммюнике следующим 
образом:
 «…между обеими странами была достигнута полная договоренность в отношении 
неотложных задач создания второго фронта в Европе в 1942 г.».
 Более того, во избежание недоразумений, Черчилль вручил Молотову меморандум, в 
котором однозначно указывал, что британское правительство не собирается 
пускаться в военные авантюры только ради того, чтобы получить второй Дюнкерк: 
[240]
 «Мы готовимся к десанту на континенте в августе или сентябре 1942 года. Как 
уже было ранее разъяснено, главным фактором, ограничивающим размеры десантных 
сил, является наличие специальных десантных средств. Однако ясно, что если бы 
мы ради того, чтобы предпринять действия любой ценой, пустились бы