радио горящий напарник.
 Я подошел сбоку к пылающему и теряющему высоту Me-109, ждал, когда фашист 
откинет фонарь кабины и выбросится с парашютом. Но тот, к моему удивлению, 
двумя руками легко отбросил фонарь за борт, чуть задрал нос самолета и сразу же 
резко толкнул ручку вперед. Машина клюнула носом, Из кабины сиганул далеко в 
сторону тощий и длинный сером комбинезоне лётчик. Он торопливо раскрыл парашют.
 «Мессершмитт» догорал километрах в двух севернее аэродрома. Недалеко от своего 
самолета приземлился и хозяин. Разглядывать далее этого спешенного аса не было 
времени – второй ведь удирал безнаказанным.
 Когда мы сели и поспешно подрулили к лесозащитной полосе, к стоянкам, оттуда 
уже бежали нам навстречу механики, летчики, не вылетевшие еще на задание, 
оружейники, мотористы, прибористы – вся эскадрилья махала в ликовании пилотками,
 фуражками, летными шлемами.
 Как и первый любимовский показательный бой, мое первое сражение с 
гитлеровскими стервятниками прошло над родным аэродромом. Как и тогда мои 
товарищи видели с земли все, что делалось в воздухе. И был я этим очень горд.
 Комэск отыскивал глазами батьку Ныча и не находил. Как только выключил на 
стоянке мотор, сказал технику:
 – Комиссара не вижу. Сбитого летчика надо бы поймать.
 – Батько уже там, ловит, – ответил техник. – Сержант Бугаев с ним и еще двое. 
Умчались сразу же, как немец парашют раскрыл.


* * *

 «Мессершмитт», зарывшись мотором в землю, чадил узиной. Ныч обошел со своими 
спутниками груду обгоревшего металла. Сохранилась лишь сильно деформированная 
средняя часть кабины летчика, торчала из земли лопасть винта. Вместо плоскостей 
крыла – обрывки скрюченного дюраля на выжженной стерне. Хвост от удара 
оторвался, но не совсем, и лежал поджатым под фюзеляж, изуродованный и жалкий.
 – Гляньте, товарищ комиссар, как пес побитый, – подметил Бугаев.
 Летчика нигде не было видно. Пошли к скирде соломы. Бугаев, оглянувшись, 
увидел вдалеке что-то ослепительно блестевшее на солнце. Спросил разрешения у 
Ныча сбегать посмотреть. Пока комиссар с двумя вооруженными карабинами 
сержантами и шофером шарил вокруг скирды, Бугаев принес фонарь кабины 
«мессершмитта». Плексиглас целый, ни единой трещины.
 – Побудьте тут, – сказал Ныч. – Съезжу в деревню, чего доброго там задержали, 
або видели куда побежал.
 В деревне с тесной улочкой, на которой едва разминутся две арбы, было не 
больше десятка голых, без единого деревца дворов. Ныч вылез из кабины полуторки,
 и увидел старика у крайней хаты, направился к нему.
 – Не видал, дедусь, как сбили немецкий самолет? – спросил Ныч.
 – Видал, видал, – охотно ответил старик, утирая слезящиеся глаза.
 – А немецкий летчик куда побежал?
 – Туда видать, – старик показал сухой, морщинистой рукой в сторону Перекопа. 
Ныч хлопнул себя ладонями по бедрам.
 – Ax, бисова ж его, фашистская душа, я так и знал: втече, забеспокоился он и, 
забыв с досады поблагодарить старика за «ценные сведения», кинулся к машине. – 
Давай скорей к скирде, – сказал он шоферу, забираясь в кабину. – Захватим ребят 
и в погоню, а то уйдет, чтоб он скис.
 Полуторка круто развернулась, затарахтела по скошенной степи пустым кузовом. 
Еще издали Ныч видел, как Бугаев приставил к скирде сверкающий на солнце фонарь 
кабины Me-109, потоптался возле него с двумя другими сержантами, отсчитал 
сколько-то шагов. Втроем вскинули карабины, почти не целясь, выстрелили дробным 
залпом и побежали к фонарю. Вдруг из скирды, у самого фонаря, по которому 
стреляли сержанты, кто-то вывалился на землю, тонкий и длинный, как жердь, и 
руки вверх.
 Ныч почти на ходу выскочил из машины и разразился тирадой:
 – Ах, ты ж чертов дед, – выругался он. – Вот так «ценные сведения».
 – Нэ стрэляйт. Ихь арбайтер. Плен. Ихь – арбайтер, плен. Нэ стрэляйт, – 
твердил немец.
 Пленного в сером новеньком комбинезоне обступили, разглядывали с любопытством. 
Молодой. Железный крест на шее. Глаза вперил в карабины, что держали русские на 
руке.
 – Трухнул подлец, – сказал Бугаев. – Думал мы по нему стреляли.
 Фашист побледнел, руки задрожали.
 – Ихь найн дейче, – забормотал он. – Ихь бин йостеррайхер, ихь бин 
йостеррайхер.
 – Никак в штаны напустил, – прокомментировал Бугаев.
 Все рассмеялись.
 – Он говорит, что сам рабочий, – пояснил Ныч. – Сдается в плен. Он – не немец, 
а австриец. Отберите у него оружие.
 Бугаев снял с пояса пленного кобуру, вытащил из нее хромированный парабеллум.
 – Вот это штучка, – сказал он тоном знатока-оружейника. – Никак именной. 
Что-то написано. – Бугаев передал пистолет Нычу. – Прочитайте, товарищ комиссар.

 Ныч посмотрел надпись на рукоятке пистолета, сказал, что им награжден летчик 
Юлиус Дитте за особые слуги при взятии острова Крит.
 Другого оружия у пленного не нашли. Отвезли его штаб авиагруппы. Бугаев 
прихватил и фонарь с тремя аккуратными дырочками от пуль,