И эскадрильи капитана Нихамина тоже хватило не надолго. Вины командира тут 
особой не было – он принял народ месяца полтора назад и передать свой опыт 
летчикам не успел. Но фронту от этого было не легче.
 Днем Херсонес трясло от взрывов снарядов и бомб. Поднималась в небо 
грязно-желтая, смешанная с дымом пыль, закрывала солнце. Воздух пропитался 
гарью, запахом жженого тола и пороха. Гудело все вокруг, выло, оглушающе 
грохотало. Люди укрывались в блиндажах и щелях с прочным перекрытием. Погибла 
плавучая батарея «Не тронь меня», и над аэродромом свободно гуляли немецкие 
истребители. Одна волна бомбардировщиков уходила, другая шла ей на смену. И так 
– с восхода и до заката.
 Потом все обрывалось. Наступала зловещая тишина. Казалось, ничего живого не 
осталось на этом выжженном, перепаханном бомбами и снарядами клочке земли, 
сплошь покрытом рваными кусками металла.
 Но проходила минута и аэродром оживал. Из укрытий выползали наверх люди. Они 
еще находили в себе силы подшучивать друг над другом и улыбаться. Из-под ног со,
 звоном вылетали осколки. Связисты уходили на линии в поиски обрывов телефонных 
проводов, механики всех служб и летчики быстро осматривали самолеты и пробовали 
моторы. Засыпали щебнем воронки на летном поле, а трактор Васи Падалкина вновь, 
выбрасывал, в небо синие кольца дыма и тащил за собой каток. В сумерках, 
прикрывая взлет штурмовиков, поднимались в воздух четыре «яка» – остатки первой 
эскадрильи – пары Авдеев – Акулов, Макеев – Протасов.
 Под крыльями проходил Севастополь– безлюдный, разрушенный, страшный. Из 
развалин торчали обгорелые трубы. Почернел Приморский бульвар. Сердце обры 
вается, но приходятся вести огонь по Северной стороне и Константиновскому 
равелину, бомбить Инженерную пристань – святые, дорогие сердцу места. Бешено 
огрызаются немецкие зенитки, по ним бьют наши пулеметчики с пристани Третьего 
Интернационала и Павловского мыса.
 Над Северной стороной появляются «мессершмитты». Более двадцати. Точно 
подсчитать их некогда. Они с ходу атакуют штурмовики. Один Ил-2 падает в бухту. 
Наша четверка отбивает остальных.
 Трудный бой в сумерках короток. Немцы теряют один самолет и быстро уходят – 
торопятся сесть на свой аэродром до наступления темноты.
 Капитан Сапрыкин наладил ночной старт. Акулов доложил мне по радио, что ранен 
и приземлился вслед за штурмовиками. Военфельдшер Вера Такжейко, как всегда, 
встречала летчиков на стоянке. Акулов подрулил к капониру, вылез из кабины, 
спрыгнув на землю, снял с головы разорванный пулей шлемофон. Лоб его был В 
крови. Вера посветила фонариком, осмотрела рану, улыбнулась.
 – Ничего опасного, Петя. Содрало кожу, – сказала она. – Тебе повезло.
 – Гитлеровцу повезло меньше. Рыбку ловит.
 – Поздравляю, командир, – сказал техник-лейтенант Рекуха. – С пятым сбитым 
поздравляю.
 – Какие тут поздравления…
 – «Мессершмитты»! – крикнул кто-то в темноте.
 Темно стало лишь на земле, а небо еще было светлым и на нем хорошо 
просматривались самолеты: Три Пе-2 дожидались посадки. Их прикрывали три Як-1 – 
Макеев и Протасов, и я: С северо-запада приближалось около шестнадцати Me-109. 
На старте не включали прожектора. «Петляковы» прижались к воде и низко ходили в 
стороне от аэродрома. Сверху их не видно. Снизились и мы. Нам теперь 
преимущество в высоте ни к чему. Мы выходим в атаку снизу. Кажется удачно. 
Нажимаю гашетку. От двух коротких очередей Me-109 вспыхнул и упал в море.
 Летчик выбросился на парашюте. Несколько минут спустя в лучах прожекторов 
приземлились «пешки» и «яки». Позже я узнал, что сбитого летчика выловили у 
берега техники с И-16. Пленный на допросе сказал, что воевал в Испании, во 
Франции, в Польше, в Африке и имеет на своем счету тридцать сбитых машин
 В самую короткую июньскую ночь летчики с Херсонеса успевали сделать по 
три-четыре вылета. Приходили с Кавказа транспортные самолеты, загружались и до 
рассвета улетали. Я отправил на Большую землю сначала Акулова, затем и раненого 
Протасова
 Херсонесская авиагруппа быстро таяла. С каждым днем становилось меньше 
исправных самолетов. Раненых летчиков и механиков вывозили на Кавказ. Но 
аэродром все же жил и по ночам сильно досаждал противнику. Немцы, наконец, 
решили покончить с нами навсегда. Двое суток днем и ночью 25 и 26 июня они 
бомбили, обстреливали из пулеметов и пушек, забрасывали артиллерийскими 
снарядами мыс Херсонес.
 А когда наступила короткая тишина и аэродромные команды выровняли летное поле, 
остатки штурмовиков и бомбардировщиков перебазировались на Кавказское побережье.
 Я и «король» воздуха провожали их далеко в море. Вернулись засветло. У 
опустевших капониров бродили «безлошадные» летчики. Оставшиеся ВДРУГ без дела 
механики и мотористы упаковывали в ящики имущество и инструмент. Снимали с 
разбитых самолетов исправные детали. Они готовились к эвакуации по – солидному, 
старались не забыть здесь ничего, что могло бы еще пригодиться на другом 
аэродроме. Никто из них не подозревал, что через день-два сложится критическая 
обстановка и не будет возможности вывезти не только имущество, но и их самих.
 Над аэродромом пронеслись «мессершмитты». Пара Мe-109 пристраивалась в хвост 
заходившему на посадку И-16. А тому и деваться уже было некуда
 – Собьют! – крикнул стоявший у капонира батько Ныч.
 Самолеты приближались с суши от городка 35-й батареи. И-16 взял по привычке 
правей, на Казачью бухту, к своей защитнице и спасительнице, к плавучей батарее 
«Не тронь меня». Но батарея пятый день стояла на воде, накренившаяся, мертвая.
 – Бугаев, – окликнул я оружейника. – Твоя установка цела?