командования эскадрильи никогда не видел генерала Жаворонкова, но понаслышались 
будто начальник морской авиации очень строг, шумлив и нетерпим к любым 
упущениям.
 Вернулись с задания летчики, большой диск румяного солнца вот-вот покатится по 
степи в сторону залива, а генерала все не было. Настроение у людей приподнятое 
– поработали славно и без потерь. Любимов собрался позвонить начальнику 
оперативного отдела штаба Фрайдорфской авиагруппы и доложить о последнем вылете,
 но где-то опередили его – коробка полевого телефона ожила, настойчиво подзывая 
к себе. Глядя на красивое предзакатное солнце, в лучах которого строем тянулись 
на Сиваши бомбардировщики, кажется, наши СБ, Любимов взял трубку.
 – «Чайка» слушает, – отозвался он. – «Юнкерсы»?..
 Комэск не спускал глаз с приближавшихся самолетов. Он и сам теперь видел, что 
это не наши. В нарастающем гуле моторов уже слышалось характерное подвывание,
 – Вижу, товарищ генерал… Поднять некого– только отработали, заправляются… Один 
мой в готовности… Есть, товарищ генерал, вылетаю.
 Любимов бросил трубку телефонисту и торопливо собравшимся:
 – Жаворонков разнос дал! Немец, говорит, сам в руки лезет, а вы спите. – И 
побежал к своему самолету.


* * *

 А «юнкерсы» совсем близко. Все задрали головы. Идут прямо на аэродром, без 
прикрытия истребителей. Неужели обнаружили, бомбить будут? Небо над степью 
противно выло и дрожало. Но Любимов взлетать не торопился, не хотел 
демаскировать свою площадку поднятой при взлете пылью. «Юнкерсы» развернулись 
над деревней и взяли курс на Перекопский перешеек.
 – С тыла на наших заходят, – заметил кто-то.
 – Эх, такая добыча уплывает! – зло протянул Капитунов, ввернув острое словечко.

 Догнал Любимов их быстро. «Юнкерсы» не отстреливались. Не заметили или 
подпускают ближе? Зашел крайнему правому в хвост, в мертвую, не простреливаемую 
стрелком зону. «Пока до цели дойдут, я должен минимум троих свалить», – решил 
Любимов. «Юнкерс» уже надежно сидел в прицеле, осталось до него метров двадцать.
 «Если с этой дистанции дать по нему полным букетом на глазах развалится», – 
подумал Любимов. Он уверенно нажал на общую гашетку пулеметов и пушки… и не 
ощутил привычного при стрельбе вздрагивания машины. В нос не ударил острый 
запах порохового дыма и горящего масла, не увидел он впереди себя трасс.
 Пулеметы и пушка молчали…
 Это случилось так неожиданно, что Любимов на какой-то миг не то, чтобы 
растерялся, он просто, недоумевая, оцепенел. Тут же с досады бросил машину на 
левую плоскость крыла вниз, развернулся, сделал механическую перезарядку 
бортового оружия – не может же оно не стрелять, ведь летал сегодня и все было 
исправно! И снова с набором высоты увязался за правым крайним «юнкерсом». 
Прицелился метров за сто, чтобы в случае повторного отказа успеть перезарядить 
пулеметы, не выходя из атаки, и нажал на гашетку…
 И на этот раз, и потом до самого Перекопа, сколько ни пытался он, дергая за 
тросы и растирая ими в кровь руки, заставить заговорить оружие, оно молчало.
 Такого позора и такого беспомощного состояния, когда вражеские бомбардировщики 
бомбят наши войска, а он рядом, на прекрасном новеньком истребителе, и ничем не 
может им помешать, Любимов еще не испытывал. Приземлился Любимов в сумерках. 
Вылез из кабины мрачный и усталый. Моторист и механик помогли отстегнуть 
парашют и освободиться от ремней. Быстро темнело.
 – Мазур здесь? – тихо спросил Любимов.
 – Я… – отозвался старший техник по авиавооружению.
 – Посмотри, дружок, что-то пулеметы не работали. И пушка тоже, – сказал комэск,
 будто ничего особенного не случилось, и ушел на КП.
 Мазур остолбенел, не смог выговорить даже положенное «есть». Его бросило в жар.
 У командира в воздухе отказало оружие – это же такое ЧП…
 А командир уже звонил в штаб и докладывал заместителю командующего ВВС 
Черноморского флота генералу Ермаченкову о неудачном вылете, сожалея, что не 
удалось сбить ни одного «юнкерса».
 – Ну и черт с ними, с «юнкерсами», – ответил Ермаченков. – Сам-то цел?
 – При чем тут я?
 – А при том, – пояснил Ермаченков. – «Юнкерс» был твой? Твой. Так вот, найди 
его и сбей. Генерал продолжал говорить, телефонная трубка в руках Любимова 
взмокла, казалось, накалилась докрасна от стыда.
 Но комэск мужественно молчал и сказал лишь под конец:
 – Завтра искупим свою вину, товарищ генерал.
 Завтра… А сегодня за ужином, где обычно обсуждались боевые вылеты, предстояло 
разобраться в чрезвычайном происшествии.
 В бою командиру отказало оружие! – такого в эскадрилье еще не бывало. И 
причина-то оказалась глупой. Оружейник после предыдущего вылета разрядил 
пулеметы и пушку, заменил стволы, наполнил патронные ящики и, оставив оружие 
незаряженным, побежал зачем-то в каптерку. В это время ничего не подозревающий 
механик и выпустил Любимова в воздух.
 Обсуждали ЧП вместе с техническим составом, спорили недолго, но крепко и 
решили: впредь каждый летчик обязательно перед вылетом проверяет оружие.
 Никак не могли придумать наказание виновным: ведь смерть ежедневно, ежечасно 
бродила по пятам каждого из нас.