Аскания-Нова блокировались советскими истребителями, ежедневно сбрасывали на 
них бомбы «петляковы», штурмовали «илы».
 Утро 9 октября выдалось холодным и росным, а день – ясным, теплым. Любимов 
дважды водил эскадрилью на задание, потом его вызвал командир полка и мне 
пришлось его заменить. На пятом вылете ведущим пошел лейтенант Филатов, а моей 
паре подошла очередь дежурить по прикрытию аэродрома. Прикрытие стало несколько 
формальным – вот уже дней десять, как над нашим хозяйством не появлялся в 
воздухе ни один немецкий самолет. И на задания мы летали в полной безопасности.
 Десятке «яков» Филатова выпала сегодня честь сопровождать чуть ли не всю 
авиацию Крыма для нанесения массированного удара по переднему краю противника.
 Со всех аэродромов поднялись бомбардировщики, штурмовики истребители разных 
конструкций и марок, которые могли только держаться в воздухе. Даже невозмутимо 
спокойно «топали» к Сивашам давно снятые с вооружения и чудом уцелевшие 
истребители И-5 без бронированной защиты летчика.
 Быстро утихал гул моторов, таяли над горизонтом улетевшие в район сбора «яки». 
Механики и мотористы смотрели им вслед и каждый безошибочно угадывал свою 
машину. Проще всего было сержанту Кокину – его командир держался в строю 
крайним справа. Моторист мысленно видел Аллахвердова в кабине истребителя: 
веселый, наверное, сияет от счастья. Сегодня от жены весточка пришла. Перед 
вылетом многие впервые получили письма. Бурлаков вон уже присел у деревца, 
читает. А Аллахвердов поцеловал свое, будто самую Олечку, положил в нагрудный 
карман и сказал: «После вылета читать буду – такой закон авиации». К моей 
машине подошел Ныч и, заглядывая через плечо спросил:
 – Далеко твоя забралась? Что пишет?
 – Отсюда не видать, Иван. Под Вольском. А пишет, что поселилась с женой 
Капитунова в каком-то подвале. Дочка Люся здорова. В дороге досталось, бомбили, 
наголодались, а теперь все позади. На работу устраивается.
 – Рад за твоих. А от отца с Могилевщины ничего не слыхать?
 – Какие могут быть оттуда вести, если война под самые окна хаты подкатила, а 
братьев по всем фронтам разбросало… Мать, наверное, каждый день молит бога, 
чтобы все пять сыновей целыми и невредимыми вернулись. А твоя Евдокия 
Ануфриевна как?
 – Моя Евдоха с Маратиком аж в Башкирию заехала. Слыхал такой город Бирск?
 – День был погожий, в воздухе спокойно, и так хотелось продолжить разговор о 
домашних… Но в авиации все бывает неожиданно. Не успел я ответить Нычу, что 
никогда в Бирске не был и о городе таком не слышал, как приземлился комэск. Не 
успел Любимов рассказать, зачем вызывал его командир полка, как позвонил 
генерал Ермаченков и попросил, не приказал, а именно попросил поддержать 
прикрытие «петляковых» армейской группы нашими «яками».
 – Так у меня ж все на задании, товарищ генерал. Я только-только из штаба полка,
 да вот еще Авдеев дежурит… – ответил комэск. – Нам парой?.. Есть, товарищ 
генерал.
 Спросил Любимов, во сколько и где встреча, положил в ящик трубку полевого 
телефона, висевшего на суку возле стоянки его самолета, условились с ним о 
действиях в воздухе и-в кабины…
 – Подежурит один Платонов, – сказал он Нычу перед запуском двигателя.
 А солнце уже потеряло яркость, увеличилось, покраснело, и тени, бесконечно 
длинные, стали мягче, подрумяненными.
 Над девяткой «петляковых» висела четверка сухопутной авиации «яков». Мы с 
Любимовым помахали крыльями, заняли место непосредственного прикрытия. За 
Турецким валом на высоте наших бомбардировщиков проходила стороной четверка 
«мессершмиттов». Группа прикрытия навязала ей бой и отстала. Любимов подал мне 
сигнал: идем с ударной группой до цели. А цель – аэродром Аскания-Нова. 
Отбомбились «петляковы», хорошо отбомбились – никто не мешал.
 Легли на обратный курс. Солнце лениво садилось за синюю даль на отдых. В небе 
ни облачка, ни самолета вокруг. Только девять армейских Пе-2 и пара наших Як-1. 
На душе покойно, будто с полигона возвращались. Недалеко от перекопского берега 
пересекли Карканистский залив, проводили «пешек» еще чуть над крымской степью, 
пора и вправо отваливать, на Тагайлы.
 Любимов подошел ближе к «петляковым», выровнял высоту, поднял над головой руки 
в пожатии. И я помахал крыльями на прощанье бомбардировщикам. Те тоже на 
радостях, что удачно бомбили, – кивали головами, руками махали в ответ, 
крыльями. В этот миг Любимов услышал сухой треск у правого борта кабины, второй 
с короткой вспышкой– за приборной доской, у мотора. Обожгло ногу, ударило 
мелкими осколками стекла в лицо.
 Мотор тянул, управление слушалось, глаза видели – их спасли большие летные 
очки. А видели они на фоне вечернего неба выходящих из атаки «мессершмиттов». В 
их направлении я уже набирал высоту. И Любимов прибавил газу, задрал нос машины.
 От перегрузки закружилась голова – раньше такого не случалось. Выровнял 
самолёт. В правой бурке хлюпало, и он понял – кровь. Нога немела. Саднило лицо. 
Он снял перчатку, провел по лицу ладонью, и на ладони-кровь. Надо было 
немедленно перевязать ногу, остановить кровь, но в воздухе это невозможно. До 
дому не дотянуть. И он пошел на снижение. Две вспышки, два попадания в самолет 
командира заметил и я. «Запятые» – дымовые штрихи трассы – подбирались к моей 
машине. Я выскочил из-под атаки вправо и круто полез вверх перехватить 
противника на выходе из пикирования, но не успел. «Мессершмитты» вышли из атаки 
раньше, чем удалось развернуться в их сторону, и ушли с принижением на север.
 Они появились снова, когда я кружился над идущим на посадку Любимовым. 
Попытались было атаковать его, но я повернул им навстречу, в лобовую, и атаку 
сорвал. Немцы еще покружились немного, а когда Любимов приземлился в степи