– Проспали?
 Не дожидаясь ответа, мы стали торопливо одеваться. Любимов подождал, пока мы 
полностью собрались и деловито похвалил:
 – Молодцы. В полминуты уложились. – А теперь досыпать.
 Но досыпать уже никому не хотелось. Народ потянулся в столовую. По дороге нам 
встретился командир авиабазы.
 – Лучшего дня для бани не подобрать, – сказал интендант.
 Любимов искоса глянул на батьку Ныча, которому выдался самый подходящий денек 
для лекций. Но у комиссара тоже живое тело, как у всех, скучает по горячей воде,
 да по веничку, чистого белья просит. Мылись-то последний раз с месяц назад.
 – Затапливай, – согласился Ныч.
 – А мы ее с ночи топим. Хоть сейчас приводите людей. Тут совсем рядом, у 
заброшенного ветряка.
 Эскадрилья банилась, стриглась, брилась, чистилась. К обеду впервые в Тагайлы 
собрались все помолодевшие, свеженькие, будто к празднику какому приготовились. 
Семен Минин откуда-то притащил большую карту Советского Союза. Летчики 
развесили ее в столовой на стене, начали выяснять, где наши, где немцы, 
наносить линию фронта. Спорили.
 – Батьку бы сюда, – сказал Аллахвердов. – Кокин, – окликнул он своего 
моториста, – сбегай, дарагой, за комиссаром. Скажи: народ собрался, слушать 
хочет. Молодой пилот Яша Макеев отыскал на стыке Сумской и Курской областей 
петляющую змейкой реку Сейм, повел пальцем вверх по синей более тонкой жилке до 
пересечения ее с железной дорогой на Брянск.
 – Вот моя речка, – показал он старшему лейтенанту Минину которого успел 
полюбить за отзывчивую душу. – Называется Свапа.
 – Как, как? – не понял Минин.
 – Свапа, – повторил Макеев. – Не слыхали? Есть такая, приток Сейма. А вот 
Дмитров-Льговский; Районный центр. Тут поблизости должна быть и моя деревня 
Ждановка. Мы с командиром земляки, – добавил он с гордостью. – Куряне. Напрямик 
до его Глушкова километров сто.
 – Ничего себе земляки, – засмеялся Филатов. – Я думал из одной деревни.
 Яша спорить не стал. Он-то знал: вдалеке от дома и за двести километров-земляк.
 Мимолетная радость, что отыскал на большой карте родные места, тут же угасла. 
Макеев получил на днях письмо от родителей, но это, пожалуй, последнее. Немцы, 
если еще не там, то где-то рядом. Севернее танки Гудериана прорвали нашу 
оборону и жмут на Орел, сдерживаемые только бомбардировочной авиацией. Южнее – 
враг устремился к Курску. А деревню его, Макеева, наверное, и брать не будут. 
Обойдут и все. «Хотя бы отец с матерью выехали к Вале, – подумал Яша. – В Пензе 
жили бы вместе». Взгляд его метнулся на Восток, через кружочек с надписью 
Тамбов. Остановился на слове Пенза. Там теперь его семья – жена Валя и 
двухлетняя Риммочка.
 Возле Макеева, пригнувшись, отыскивали донские земли механик-сверхсрочник Петр 
Бурлаков, которого звали все по имени и отчеству Петром Петровичем, и сержант 
Терентий Платонов. Немцы уже ворвались в Донбасс, замахнулись уже на Ростов. 
Линия фронта подвинулась ближе к Новошахтинску и Новочеркасску. У Терентия в 
Новошахтинске родители. А у Петра Петровича в Новочеркасске мать, жена и дочка. 
На душе тревожно. Но Петр Петрович надеется еще на сообразительность Ирины. Не 
станет же она дожидаться, пока война из города не выпустит. Уедет на восток с 
мамой и Галочке.
 Пришел батько Ныч, рассказал о положении на фронтах.
 Тяжелое положение создалось. Враг под Ленинградом, угрожает Москве, забрался в 
Донбасс, ломится В Крым. Советские войска перемалывают живую силу и технику 
противника, срывают планы гитлеровского командования. «Блиц-криг» у немцев не 
получился. Но враг ещё силен и коварен, и мы пока отступаем. Вера в нашу 
конечную победу была настолько велика, что поколебать ее даже поражениями на 
фронтах было невозможно. Мучило, постоянно тревожило одно: кто скажет, сколько 
отмерено нам пятиться назад? И этот вопрос задали комиссару. Батько Ныч ждал – 
спросят об этом. Знают, что никто этого не знает, кроме Верховного, и все же 
спрашивают, будто хотят сверить свои мысли с мыслями комиссара, как сверяют 
перед выходом на задание часы. «А что скажет комиссар?».
 И комиссар Иван Ныч сказал то, во что сам верил:
 – Товарищи! Пружина сжалась до предела. Скоро она распрямится на всю свою мощь.
 Недалек час, когда войска родной Красной Армии и Флота перейдут в решительное 
наступление и покатится с нашей священной земли фашистская чума.
 В подтверждение сказанного Ныч напомнил о единстве фронта и тыла, что 
вывезенные на Урал заводы только разворачиваются, некоторые уже вступили в 
строй. Скоро фронт будет получать оружие в достаточном количестве. Командование 
готовит большие резервы, противник получит такой удар, после которого не 
оправится. Залогом этого является и беспримерный героизм летчиков в крымском 
небе, героизм наших боевых товарищей.
 Вспомнили случай, о котором знал в свое время весь Севастополь. Он произошел к 
югу от города над морем, где лейтенант 1-й эскадрильи Евграф Рыжов патрулировал 
подходы к нашим позициям. «Хейнкель-111» – тяжелый бомбардировщик, вооруженный 
пушками, пулеметами, рвался к городу. Трудно было вести бой с таким противником 
в одиночку. Но вот после одной из атак Рыжов увидел, как задымил левый мотор 
«хейнкеля». И в тот же момент летчика обдало паром: вражеская пуля пробила 
водяную систему, и кипяток полился в кабину, обжигая лицо, руки водителя. А 
«хейнкель» уходил… Рыжов, выжимая из мотора «ястребка» все, что можно, догнал 
противника, ударил винтом по хвосту самолета…
 Лейтенант почти не помнил, как ему удалось посадить на воду еле управляемый