* * *

 Полевой аэродром возле маленькой деревушки Тагайлы с воздуха был совсем 
неприметен. От деревни убегала в степь лесозащитная полоса, вдоль нее змейкой 
дорога. Единственным ориентиром была ветряная мельница. А так пролетишь и ни 
машин, ни людей нигде не заметишь.
 Меня об этом предупредили. И все же долго бы утюжить над степью воздух моей 
группе сержантов, если бы нас не встретил командир эскадрильи Любимов. Помахали 
друг другу крыльями, капитан вплотную подошел к моему самолету, сияющее лицо, 
мимолетное пожатие собственных рук над головой.
 Мне это пожатие рук было особенно дорого. Любимов был не только моим 
непосредственным начальством (я занимал должность заместителя командира 
эскадрильи), а настоящим боевым другом.
 Мы уже несколько лет служили вместе.
 По документам звали Любимова Иваном Степановичем, друзья окрестили его Васей. 
Почему? – Никто не мог объяснить! Но и с тем и другим именем был он добряк, 
милейший человек. Никогда ни с кем не ссорился, всегда говорил, не повышая 
голоса, не горячился и в каждом человеке видел только хорошее. Сам никого не 
ругал и его начальство миловало, никого не наказывал, а дисциплина в эскадрилье 
– лучшая в полку. А по технике пилотирования и по воздушной стрельбе между мной 
и Любимовым было давнее доброе соперничество, ибо выше себя в этом мы 
признавали лишь самого командира полка майора Павлова.
 Коллектив в эскадрилье подобрался дружный, трудолюбивый и веселый. И кто знает,
 что больше этому способствовало, то ли личный пример боевого командира, то ли 
«земная» рассудительность комиссара. А может быть и то, что они совершенно 
разные, на первый взгляд, люди, как нельзя лучше дополняли друг друга.
 Внешне же командир действительно отличался от комиссара – стройный, 
круглолицый, с высоким лбом над черными пучками бровей, всегда аккуратно 
выбритый, подтянутый. Правда, за три месяца войны лицо его несколько посуровело 
и удлинилось от усталости, но по прежнему оно было доброе и открытое, без чего 
немыслим и сам Любимов.
 И вот сейчас из-за стекла кабины это лицо улыбалось мне так приветливо, будто 
улетал я не на пару месяцев учить молодых сержантов освоению истребителей, а 
отсутствовал целую вечность.
 Стали в круг. С севера быстро приближались на бреющем три истребителя. 
Сержанты насторожились– не «мессершмитты» ли? Внутренне приготовились к бою, 
ждали сигнала командира эскадрильи. Любимов сразу же понял, что это 
возвращается с задания поредевшая группа Филатова. Тут же погасла блуждавшая на 
его губах улыбка. Снова кого-то не досчитаться. Сознание вернуло вчерашний 
подвиг и смерть Ларионова.
 Кто же сегодня?
 Летчики Филатова с ходу сели звеном. Тучами клубилась за ними пыль. Потом 
пошли на посадку сержанты. Командир и заместитель приземлились последними.
 Пока механики и мотористы затаскивали хвосты самолетов в лесозащитную полосу и 
маскировали их ветками, летчики, вернувшиеся с Перекопа собирались у землянки 
командного пункта. Впереди молча шли два друга-высокий, смуглый лейтенант 
Филатов мерил землю широким шагом, рядом по-женски семенил старший лейтенант 
Минин, У него и лицо было по-девичьи ясное, маленькое, красивое. Поодаль, 
торопливо затягиваясь папиросой, спешил старший лейтенант Капитунов, Шлемофон 
пристегнут к поясному ремню, светлые волосы взъерошены, косая прядь прилипла к 
вспотевшему лбу.
 Вместе с командиром и комиссаром мы стояли у входа в землянку. Адъютант 
эскадрильи Мажерыкин приготовился записывать боевые донесения летчиков. Филатов 
хотел было докладывать о результатах вылета, но Любимов опередил его:
 – Где потеряли Аллахвердова?
 – Он сам потерялся.
 – Как это сам? – спросил Ныч. – Сбили, сел на вынужденную?
 Филатов неопределенно пожал плечами.
 – Когда трижды заходили на штурмовку автоколонны, он был. В драке с шестеркой 
«мессеров» от Капитунова не отставал. И домой с нами шел. Над Турецким валом 
прошли на высоте, над заливом снизились на бреющий…
 – Старший лейтенант Капитунов, – перебил Филатова Любимов, – где ваш ведомый?
 Капитунов виновато моргал белесыми ресницами, морщил крупный нос и ничего 
внятного сказать не мог. Выручил его нарастающий гул самолета. На 
наблюдательном пункте завыла сирена – воздушная тревога. Несколько пар глаз 
впились в одну точку. Но ничего разглядеть не смогли. А гул тем временем 
нарастал, потом вдруг оборвался, перешел как бы на шепот с присвистом. Все 
кинулись за лесозащитную полосу. На посадку шел свой «як». Вот он коснулся 
земли, побежал и скрылся за стеной поднятой пыли. Вынырнув из пыльной завесы 
тихо, изредка фыркая мотором, подрулил к своей стоянке. На землю спрыгнул 
летчик. Его тут же окружили мотористы, молодые пилоты, механики. Одни пожимали 
руку, обнимали, хлопали по плечу, другие вместе с механиком Петром Бурлаковым 
ползали под плоскостями в поисках пробоин. Подошло начальство, все расступились.

 – Товарищ капитан, младший лейтенант Аллахвердов с боевого задания прибыл, – 
радостно доложил пилот. – В воздушном бою сбил один истребитель противника – 
«мессершмитт-сто девять». – И перейдя с высокопарного тона доклада на обычную 
речь, махнул рукой на север. – Там, догорает.
 Аллахвердов широко улыбался, показывая ослепительной белизны зубы, крупные 
черные глаза довольно щурились и все лицо излучало такую детскую радость, что