Белоруссии, под Сталинградом, на Украине и на этой, чужой нам польской земле. 
Полегли они во имя всех нас, чтобы мы дошли сюда. Лежат они в болотах и лесах, 
на дне оврагов и в заснеженных полях. И кто знает, найдет ли их кто-нибудь 
когда-нибудь, чтобы передать весть о том, что добрались мы, наконец, до самого 
исчадия зла. Мы помним всех вас поименно и именно сейчас, вступив на землю 
врага, говорим: и ваши жертвенные имена переступают ныне эту черту, этот рубеж 
вместе с нами, ибо без последнего в вашей жизни шага не дойти было бы сюда и 
нам. 

И еще помним мы клятвы над могилами друзей боевых - отомстить! И наше 
безудержное стремление к уже не такой далекой Победе - воплощение наших клятв. 

Трудно, конечно, удержать от подобного всю армию, воевавшую почти 4 года. Но 
воевали-то мы не с немецким народом, а с его армией, агрессивной, преступной, 
потопившей в крови жизни миллионов советских людей - и женщин, и стариков, и 
детей! 

И ведем борьбу на уничтожение фашизма и войск его, олицетворяющих звериный, 
кровавый гитлеровский "новый порядок". Но помним слова: "Гитлеры приходят и 
уходят, а народ германский остается". 

Наверное, не единичные такие случаи, какой видели мы здесь, и вынудили Ставку 
Верховного Главнокомандования вскоре издать строжайший приказ о жестоком 
наказании, вплоть до расстрела, тех, кто будет вымещать свою, пусть и понятную, 
ненависть к фашизму на мирном населении. И, как показало время, это обуздание 
эмоций мстителей очень быстро дало свои результаты. Насколько действенным был 
этот приказ, говорит то, что уже к началу Берлинской операции к нам в штрафбат 
поступило несколько человек, осужденных за подобные действия. 

...Долго мы ехали молча, погруженные каждый в свои мысли. Многие населенные 
пункты были пустынны: либо население убегало с отступающими войсками под 
влиянием лживой геббельсовской пропаганды, либо его угоняли насильно. Это уже 
за Одером убегать было практически некуда, и почти из каждого окна свешивались 
белые флаги (простыни) в знак капитуляции. А на этой, еще предодерской, части 
Германии жители попадались очень редко, чаще были беженцы из фашистской неволи, 
порядком изможденные и оборванные. 

Догнали мы свой штаб уже тогда, когда рота Бельдюгова была брошена в бой на 
отражение контратак гитлеровцев под Штаргардом, куда пытались прорваться 
крупные их силы из Восточно-Померанской группировки, зажатой войсками 2-го 
Белорусского фронта уже под командованием маршала Рокоссовского. 

Чтобы обстановка, сложившаяся там, стала понятнее, сошлюсь на "Генеральный штаб 
в годы войны" генерала С. М. Штеменко (книга 2. С. 489-491), где говорится, что 
здесь, чтобы отвлечь силы 1-го Белорусского фронта, вышедшего уже за Одер и 
захватившего кое-где плацдармы, немцы и предприняли большое контрнаступление. 
Из этой же книги явствует, что именно тогда, в феврале 1945 года, 1-й 
Белорусский фронт вынужден был повернуть значительную часть своих сил в 
направлении Восточной Померании для борьбы против сопротивлявшейся 2-й немецкой 
армии в Шнайдемюле. Противнику удалось в короткий срок изменить в свою пользу 
соотношение сил, и 17 февраля из района Штаргарда немцы нанесли сильный 
контрудар, потеснивший наши войска, в том числе 61-ю армию. В интересах одной 
из дивизий, то есть 23-й, с которой рота штрафников начинала бои на подступах к 
Варшаве, снова эта рота была введена в бой на отражение атак немцев. Крупные 
резервы, брошенные туда маршалом Жуковым, совместно с войсками Рокоссовского 
сломили упорное сопротивление фашистов, и уже 1 марта снова началось движение 
вперед, а к 5 марта штрафная рота добила уже остатки гарнизона Штаргарда. Город 
был свободен. 

Я не успел к этим боям, но, как мне рассказывали потом их участники, это было 
многодневное ожесточенное сражение, чем-то похожее на бои по окружению немцев 
под Брестом. Такие же жаркие, отчаянные, не давшие фрицам ни одного шанса. И 
потери там тоже были немалые. 

Штаргард я увидел уже числа 10-го марта. Город это был большой, но, как и 
многие германские города, в которых фашисты оказывали упорное сопротивление, 
почти весь сожжен и разрушен. 

А перед этим разыскал я комбата, доложил о прибытии тылов батальона в полном 
составе, без потерь. И, конечно, воспользовавшись его хорошим настроением, 
доложил о переводе своей жены из госпиталя к нам в батальон. Представил ее, а 
она строго по-уставному отрапортовала, что прибыла для прохождения дальнейшей 
службы и подала ему предписание. Я, несколько торопясь, чтобы не увидеть, 
какова будет реакция на такой "сюрприз", попросил его разрешения направить 
"младшего сержанта Макарьевскую в батальонный медпункт в распоряжение капитана 
медслужбы Бузуна". Батурин, видимо, не ожидавший такого поворота событий, 
как-то неопределенно пожал плечами и велел передать нашему доктору Степану 
Петровичу, чтобы он установил круг ее обязанностей. 

Ну, и слава богу! Все сложилось как нельзя удачно.