бессвязное, непонятное. Лицо его быстро стало приобретать какой-то пергаментный 
оттенок. Индивидуальный пакет был при мне, и я попытался наложить повязку на 
его, казалось, такую маленькую рану, из которой медленно струилась кровь. Сразу 
вспомнилось, как нас еще в средней школе обучали по программе ГСО ("Готов к 
санитарной обороне") накладывать на голову повязку, называемую "шапкой 
Гиппократа". Но ничего не помогло. Умер Костя. Жаль его было как-то особенно. 
Может, потому, что я не успел его вовремя одернуть, а может потому, что 
последняя минута его жизни окончилась прямо на моих руках, но мне не дано было 
понять, что он хотел сказать невнятным шелестом губ, и своими выразительными 
голубыми глазами. 

Фамилию же Кости я запомнил, наверное, потому, что девичья фамилия бабушки моей 
по материнской линии тоже была Смертина. Когда он прибыл во взвод, который 
формировался еще до выхода на Нарев, я даже поинтересовался его родословной, 
чтобы установить, не родственники ли мы. Но если у моей бабушки была часть 
крови хакасской, заметно были выражены восточные черты лица, характерный разрез 
карих глаз и четко обозначенные скулы, то этот парень был родом из Ярославля и 
черты лица его были совсем другими, какими наделял я в своем воображении 
древних русичей. 

В связи с этим случаем хочется еще вот что вспомнить. У нас в батальоне не было 
принято надевать стальные каски. Считалось каким-то шиком, что ли, обходиться 
без них, хотя они на батальонных складах были, и наши снабженцы не раз их нам 
предлагали. Не знаю, откуда пошло это пренебрежение к каскам, но было оно 
стойким. И мы, офицеры, своим, как теперь видится, неразумным примером, 
наверное, тоже поддерживали эту не очень правильную традицию. 

Не думаю, что в случае с Костей Смертиным каска могла сохранить жизнь, ведь 
пуля попала ему чуть-чуть выше переносицы и каска все равно не прикрыла бы 
этого места. Но даже после этой трагедии касок так никто и не надевал... 

А вот еще некоторые подробности фронтового окопного быта. 

Поскольку наступала зима, а окопной жизни пока не было видно конца, мы, как 
могли, устраивали свое жилье. Отрывали подбрустверные ниши, но не более чем на 
два человека, хорошо помня трагический случай с Иваном Яниным. Какими-то 
невероятными путями, включая ночные вылазки за передний край к остаткам 
разрушенного войной сарая, который немцы держали под постоянным контролем и 
периодически эти развалины обстреливали, бойцам удавалось раздобыть то обломки 
досок или жердей, а то и целые горбыли. Добываемый с большим риском 
"строительный материал" позволял даже сооружать примитивные землянки, наподобие 
той, в которой размещался я со своей ротной ячейкой управления. Эти укрытия 
позволяли хоть на какое-то время либо спрятаться от мокрого снега, либо просто 
обогреться и даже чуть-чуть обсушиться. 

В стенке землянки делали углубление с отверстием наружу под дымоход и жгли в 
этой "печурке" все, что может гореть: обертки от пачек с патронами, какие-то 
щепочки, палочки, солому, кустарник и др. Но что меня поначалу не только 
удивило, но даже напугало - жгли в этих примитивнейших очагах обыкновенные 
толовые шашки (конечно, без взрывателей!). Тол в огне плавился и довольно 
медленно и чадно горел, отдавая более или менее значительное количество тепла. 
Но страшно было то, что если вдруг в огне оказался бы случайно хоть один, пусть 
даже пистолетный, патрон, то он сыграл бы роль детонатора, и тогда... Нет, уж 
лучше не фантазировать дальше. Поэтому, узнав о таком способе отопления, я 
приказал взводным офицерам строжайше контролировать этот отопительный процесс. 
Не дай бог, если вместе с обертками от просмоленных патронных пачек попадет 
туда хоть один патрончик!!! 

Дверей в земляночках, естественно, не было, входы в них завешивались 
обыкновенными солдатскими плащ-палатками, плотными, светонепроницаемыми, 
поэтому, когда не топилась "печь", и когда нужно было написать письмо, 
докладную, или боевую характеристику на бойца, пользовались, как встарь, 
лучинами. 

К тому времени имевшиеся в небольшом количестве у нас трофейные парафиновые 
плошки давно были израсходованы, и идею их замены подсказал нам Валера Семыкин, 
передавший мне большую катушку трофейного телефонного провода, который имел 
плотную резиновую изоляцию и просмоленную оплетку. Подвешивали этот провод под 
потолком так, чтобы один конец его был несколько выше другого, и поджигали его 
верхнюю часть. Огонь, постепенно пожирая оплетку с изоляцией, перемещался вниз 
по проводу. Нужно было только вовремя потянуть обгоревшую часть провода с 
катушки, лежащей здесь же, в землянке. Света было не ахти как много, но зато 
вони, а особенно копоти - хоть отбавляй. 

Утром, выходя из землянки, мы часто были похожи не то на чертей из преисподней, 
не то на не виданных еще нами воочию негров. И стоило больших трудов снегом с 
мылом содрать с лица эту ужасную маску. Хорошо, если выпадал снежок, тогда он, 
свежий, еще не запорошенный пороховой гарью, был нам отрадой. 

Здесь, в окопах Наревского плацдарма я встретил свой очередной день рождения -