Не успели мы подойти к большому зданию, где размещался госпиталь, как нас 
заметили, и гурьба девчонок, Ритиных подружек, высыпала навстречу. Узнал я 
сразу и Люсю Пегову с Зоечкой Фарвазовой, свидетельниц нашей фронтовой свадьбы, 
симпатичную Миру Яковлевну Гуревич, врача-хирурга, кое-кого еще, но Екатерины 
Николаевны не оказалось. Тут же веселая ватага вызвалась проводить нас до ее 
"мешкання", как уже по-польски принято было здесь называть жилье, а точнее - 
жилище. Ну, а об этой встрече и говорить не нужно, такой теплой, со слезами на 
глазах она была. 

Видимо, по письмам Риты ее мама знала о нашем возможном приезде в ближайшее 
время, и в доме, который она занимала, нам была отведена хорошо обставленная 
комната. Брата Риты Стасика здесь уже не было. В мае ему исполнилось 18 лет, и 
за несколько месяцев до этой даты полевым военкоматом он был призван в армию. 
Уже где-то в Германии, в воинской части его переквалифицировали из ездовых в 
шоферы с учетом навыков, полученных им еще в госпитале, когда в свободное от 
управления лошадкой время он учился управлять автомобилем. 

На семейном совете решили, что Рита остается в госпитале, пока ее мать служит 
здесь, и если придет пора, то и рожать будет здесь, под присмотром своих врачей 
и самой будущей бабушки. 

Ко мне буквально на третий день возвратился приступ лихорадочного всплеска 
температуры, почти до 40 градусов, и меня поместили в тот же госпиталь, где 
тоже не нашлось медика, который бы точно определил природу этого недуга. И так 
же через два-три дня бредового состояния температура резко снизилась до нормы, 
но только организму моему все меньше удавалось восстанавливать силы, и каждый 
последующий приступ проходил все более тяжело. 

Недалеко от Рембертува в городке, кажется под названием Весела Гура, стоял еще 
один, уже не хирургический, а терапевтический госпиталь, откуда привезли ко мне 
врача-консультанта. Это был пожилой, белый как лунь, подполковник с такими же 
до белизны седыми пышными усами. Он тщательно осмотрел и ощупал меня, 
потребовал, чтобы у меня взяли необходимые анализы крови и увез их с собой. А 
через день-два приехал с заключением: "Больной страдает частыми приступами 
тропической малярии". Вот уж поистине неожиданной была эта весть. Откуда? Да 
еще тропическая, если я южнее Уфы нигде и никогда не был? И сразу отпала версия 
о сепсисе, как предполагалось раньше. Ведь еще тогда, после ранения в голову, 
когда Рита не могла найти меня среди раненых, врач ей сказал: "У него 
высочайшая температура, скорее всего - сепсис и, видимо, его нужно искать уже в 
морге". 

Ну, и слава богу, теперь причина моей хвори ясна, и лечение будет адекватное. 

Пришлось мне лечь в этот терапевтический госпиталь, где меня взялись интенсивно 
лечить какими-то экзотическими уколами и от этой диковинной лихорадки, и от 
сильнейшего малокровия. Моим лечащим врачом был тот самый усатый подполковник. 
Я даже запомнил его фамилию - Пилипенко, а вот имя и отчество позабыл, хотя 
долго с ним переписывался и даже, когда учился в Ленинградской академии, 
встречался с ним, уже уволенным в запас и проживавшим в Ленинграде. 

А тогда в этот госпиталь с какими только заболеваниями ни привозили военных. 
Помню хорошо, что однажды привезли группу офицеров и солдат, отравившихся 
метиловым, или как тогда говорили, "древесным" спиртом. И последствия были 
трагическими. Несколько человек полностью ослепли, а некоторых не удалось 
спасти вообще. И это уже через месяц-два после окончания войны. Как же, 
наверное, горько это было выжившим, но ослепшим, и как больно родным тех, кто 
не выжил после соблазна "хватить" чего-нибудь спиртного. Уж лучше бы хватили 
обжигающего и зловонного "бимбера", настоянного на карбиде кальция, - желудки 
бы попортили, но этот свет, который был так прекрасен без войны, не покинули бы.
.. 

А я между приступами моей, сколь экзотической, столь и трудноизлечимой болезни, 
когда мое состояние позволяло, ездил, а иногда и ходил "домой", навещал 
готовившуюся стать матерью Риту. Да и сам исподволь готовился к отцовству. Мое 
состояние стало понемногу улучшаться, приступы стали легче и даже реже. И все 
ближе знакомился с сотрудниками госпиталя, где Риту снова определили номинально 
на службу, поставили на все виды довольствия, что было в то время немаловажно. 

Всей культурно-массовой работой в госпитале руководила веселая, энергичная 
девушка - комсорг госпиталя Лида Бакош. Она и меня "втравила" в 
самодеятельность: на концертах, когда был в состоянии, я с удовольствием читал 
и симоновские "Жди меня" и имеющее особый успех у слушателей "Открытое письмо к 
женщине из города Вичуга", а также "Стихи о советском паспорте" и отрывки из 
поэмы "Хорошо" Маяковского. 

Память моя после ранения в голову несколько ослабла, но Маяковского я хорошо 
помнил еще по школе. А вот мои гитарные и вокальные упражнения, которые 
скрашивали время в медсанбате после подрыва на мине, мне перестали почему-то 
удаваться. И когда я об этом заговорил с моим лечащим врачом Пилипенко, он