Вот как писала об этом эпизоде ее войны газета "Известия" (17 января 1986 г.): 

В те драматические часы, узнав о почти гибельном ранении любимого, женщина, 
которая была не просто Ритой, а сержантом, бросилась искать его на испещренном 
воронками берегу Одера, где все горело. Она провела дни и ночи в этих воронках. 
Могла бы двигаться быстрее, пули, разрывы ее уже не пугали, но в каждой воронке,
 увидев ее, стонали: "сестричка, перевяжи!" И она перевязывала и ползла... 
Обратите внимание: могла бы двигаться быстрее, если бы отмахнулась от чужой 
беды, чужой боли: не до вас, мол, я своего ищу! Нет, этого она не могла. 

Через несколько дней я уже вставал, а Рита, включившаяся в бесконечный ритм 
работы госпиталя, теперь едва успевала подбегать ко мне. 

Здесь, в госпитале меня поразил случай удивительной жизнеспособности одного 
солдата, раненного тоже в голову. Соседи по нарам, на которых почти вплотную 
были размещены раненые, обратили внимание на то, что этот солдат, не приходя в 
сознание, постоянно, в течение более суток, стучал пальцами одной руки по краю 
деревянной перекладинки нар, будто что-то хотел этим сказать. Один из раненых, 
видимо телеграфист, догадался, что тот перестукивает азбуку Морзе. И 
расшифровал этот перестук: он просит принять донесение. Тогда кто-то 
посоветовал: отстучи ему, что донесение принято, может успокоится. И тот 
"отстучал" по пальцам этого несчастного. И он действительно успокоился. А через 


15 минут его сердце перестало биться. жил-то он все это время в госпитале со 
своей смертельной раной только ради выполнения солдатского долга. Выполнил - и 
умер. Какая потрясающая сила духа держала его на этом свете! 

Спустя еще несколько дней я стал уговаривать Риту вернуться в батальон. 
Во-первых, чтобы ее не сочли за дезертира (ведь она точно убежала!), во-вторых, 
чтобы сообщить, где я, и передать так и не отправленное донесение с плацдарма, 
в-третьих - узнать, чем закончилось дело на так дорого доставшемся нам клочке 
земли за Одером, и в-четвертых - чтобы приехали за мной. Мне нужно успеть к 
взятию Берлина! 

Как она добиралась до батальона и как снова оказалась в этом госпитале, не знаю,
 но мы тут же пошли к начальнику госпиталя просить о выписке. 

Поскольку Рита уже была с ним хорошо знакома (он только на днях вручил ей орден 
Красной Звезды), она смело пошла к нему, захватив меня. Он неожиданно 
согласился, сказав, что такой медсестре он меня вполне доверяет. 

На сборы - секунды! Мы вышли на залитый солнцем двор, где стояла какая-то 
вычурная четырехколесная пролетка на рессорах с впряженной в нее молодой гнедой 
лошадью. И мы, не теряя времени, получив у начпрода на двое суток хлеба и 
консервов, тронулись в путь. 

Удивительно приятной была эта поездка. Я уже и не помнил, приходилось ли мне 
так вольготно передвигаться, да еще с таким очаровательным кучером! 

По дороге Рита рассказала и батальонные новости. Главное - плацдарм удержали. 
После моего ранения, оказывается, отбили еще две-три контратаки, к вечеру 
саперы навели какой-то наплавной мост для пехоты и легкой артиллерии, и к нашей 
геройской штрафной десятке присоединилось то пополнение, с которым Рита 
добралась до Одера, и оставленные мной на правом берегу бронебойщики и 
пулеметчики. Да и подразделения дивизии вместе со штрафниками стали расширять 
захваченный нами плацдарм. 

Рите, когда она вернулась из госпиталя, вначале не поверили, что я жив. 
Насколько это было драматичным, по-моему, удачно откликнулась много лет спустя 
на публикацию в "Комсомолке" очерка И. Руденко "Военно-полевой роман" 
тбилисская поэтесса Анна Фуникова: 

...Ей говорили - муж погиб, 

и Одер стал его могилой; 

Холодная, седая зыбь 

волною труп его укрыла. 

Друзей не слушала жена. 

"Не верю. Он живой", - сказала. 

Друзья решили, что она 

рассудок в горе потеряла. 

Не верит вести: мужа нет,