мой "дублер". - А. П.). На передовую. Вместо ее убитого Саши. И тогда она 
подбежала к машине и, лихорадочно цепляясь за борт, стала просить: "Миленькие, 
родные мои, хорошие, возьмите меня, спрячьте. Я должна его увидеть последний 
раз". И они подняли ее на руки и поставили в центр кузова и прикрывали ее 
своими телами, когда машина, летящая к Одеру, проезжала под градом огня 
снарядов, мин. 

На Одере все горело. И тот берег, куда уже, она знала, перебрался все же ее 
Саша, хотя так и не научился плавать, а с ним двенадцать бойцов - все, что 
осталось от роты, и этот, где вся земля на ее глазах покрывалась воронками от 
снарядов. 

У самой воды она увидела Путрю, старика, которого так жалел - попал в батальон 
за провороненный ящик мыла - ее Саша, всегда оставляя в обозе. Путря плакал: 

"Дочка, все: я видел сам, он упал в воду, его потащило за лодкой". Потащило за 
лодкой? Чего же он плачет? Это хоть какая-то надежда! И она стала ползти под 
градом непрекращающегося огня, от воронки к воронке и всех, кто попадался ей на 
пути, спрашивала: "Вы не видели красивого, высокого, с черными усами капитана?" 


Она провела в этих воронках два дня и две ночи. Она могла бы двигаться быстрее, 
пули, разрывы ее уже не пугали, но в каждой воронке, увидев ее, стонали: 
"Сестричка, сестричка, перевяжи!" 

И она перевязывала и ползла, и спрашивала, и наконец услышала: "Высокий, 
красивый, с черными усами? Увезли в медсанбат. Только вряд ли успеешь - он 
тяжело ранен в голову". И тогда она побежала, встав во весь рост, к машине, в 
которую собирали раненых. 

И снова уцепилась за борт. Но в эту машину проситься она не могла. Раненые, 
истекая кровью, стояли даже на подножках, а сколько еще их, истекающих кровью, 
оставалось лежать на земле... Но идти пешком значило не успеть, и тогда она 
вцепилась в борт машины своими тонкими руками бывшей ученицы балетной студии, 
худенькими руками блокадной ленинградской девочки. Сильными руками любви. 

И провисела так три длинных километра. 

На этих руках она выносила для него с поля боя не только себя - их будущего 
сына, который уже несколько месяцев жил в ней, чтобы родиться вскоре после 
Победы и того дня, когда они расписались на рейхстаге "Александр и Маргарита 
Пыльцыны". 

Она искала в медсанбате долго, потому что красивого, черноусого там не было. 
Если б она посмотрела на себя хотя бы в стекло, она б увидела, что и ее узнать 
невозможно: неожиданная седина неузнаваемо меняет даже двадцатилетних. 

Она узнала его, забинтованного как мумия, по губам. Губы, его губы не ответили 
на ее поцелуй - он был без сознания. 

Почти две недели провела она в госпитале. Они слились для нее в один длинный, 
изнурительный, без лиц, штрихов и деталей день. Но именно за эти две недели она 
получила свой орден Красной звезды. Запомнилось одно - как отдавала кому-то 
кровь. Прямое переливание. Только тут, на столе, она потеряла сознание. 

А вечером в сознание пришел он. И совсем не удивился, что она рядом. 

Я, наверное, и очнулся-то от того, что она склонилась надо мной и я 
почувствовал взгляд ее лучистых серых глаз под разлетевшимися на стороны 
круглыми дугами бровей. На ее больших ресницах дрожали, искрясь, капельки 
бриллиантовых слезинок. Ее ласковый взгляд был и радостным, и тревожным. 

И, конечно, я не то чтобы уж вовсе не удивился, а подумал тогда: "А как же 
иначе!" Хотя еще не совсем понимал, где я и на сколько времени и верст отстоит 
эта наша встреча, этот госпиталь от того Одера, который стал могилой для 
большинства бойцов моей роты, так отчаянно хотевших выжить, чтобы в канун 
долгожданной Победы смыть с себя позорное пятно судимости и снова стать 
полноправными офицерами без клейма "штрафники". Да и чуть было эта река не 
стала и моей могилой. 

Рассуждения о могилах долго не оставляли меня. Конечно, никому не хотелось 
после собственной гибели истлеть в чужой земле: ни холмика, ни кустика. Ни 
присесть родным, ни цветок положить, ни былинку выросшую потрогать. Это почти 
то же, что сгинуть в водной пучине чужой реки. А мне удалось избежать этого. 
Судьба. Счастье. Опять невероятное везение! 

А тогда, узнав, как моя Рита оказалась здесь, тоже не очень сильно удивился, 
скорее, восхитился ее верностью и мужеством, проявленными ею в этой непростой 
ситуации.