останавливаться мне было нельзя - нужно было решать, что делать здесь, сейчас, 
немедля. 

Захватили вторую траншею. Теперь нас было уже двенадцать, я тринадцатый (не 
считая радистов, оставшихся у лодки). Дал снова сигнал "Стой!" и уже голосом 
приказал перейти к обороне. Пришло решение отправить донесение комбату со 
связистами, один из которых был пока даже не ранен. Все равно мне без 
радиостанции они не нужны, а неровен час, пришлют исправную. Да и, может быть, 
двух-трех тяжело раненных штрафников отправим. Второпях написал в 
записке-донесении, что "заняли вторую траншею, обороняемся в составе 13 человек,
 нужна помощь авиации. Нет ни одного командира взвода. Своим заместителем 
назначил штрафника Сапуняка. Героически погиб, проявив мужество и необычайную 
храбрость, капитан-летчик Смешной". Написал так потому, что, по-моему, он уже 
вернул себе звание, искупив вину свою всей своей кровью! 

...Да, героическое было время. Уже многие годы спустя в одном из произведений 
известного грузинского писателя Григола Абашидзе прочел, что "...герои, 
патриоты делают свое время героическим". И тут прежде всего вспоминались Янин, 
Смешной, Ястребков и сотни других храбрецов. "А при трусах, изменниках, - писал 
далее Абашидзе, - и для отечества наступают черные дни". Применительно к 
истории нашего ШБ прежде всего в этом значении вспоминались Гехт, Касперович и 
Редкий... Хотя Абашидзе имел в виду другие масштабы предательства. 

Приказал тогда доставить в лодку двух тяжело раненных штрафников, чтобы скорее 
отправить их в тыл для оказания крайне необходимой им врачебной помощи, иначе 
они здесь не выживут. Еще не успели принести раненых, как я, наклонившись к 
радисту, чтобы передать ему донесение, вдруг (опять вдруг!) даже не услышал, а 
скорее почувствовал, будто огромный цыганский кнут неестественно громко щелкнул 
у моего правого уха и... я мгновенно провалился в черный омут без ощущений его 
размеров. Это уже потом, когда я пришел в сознание, подумал, что неправду пишут,
 будто непосредственно в момент смерти или за мгновение до нее у каждого 
человека проходит перед глазами вся прожитая жизнь. Ничего похожего. По-моему, 
я успел молниеносно осознать только одно: меня убили. И все... 

Как потом оказалось, это пуля (думаю, снайпера) попала мне в голову, что потом 
подтвердили госпитальной справкой о ранении, в которой было написано: "Слепое 
пулевое ранение правой височной области. Ранение получено в боях на р. Одер 17.
04.45". 

Видимо, оказавшиеся рядом бойцы, убедившись, что я еще жив, подняли меня из 
воды и, наложив наскоро простенькую повязку, уложили в ту же лодку и оттолкнули 
ее от берега. Разные люди так рассказывали Рите о моей "гибели": 

Жора Сергеев, будучи сам уже раненым и наблюдавший с того берега в бинокль за 
нашими действиями по захвату плацдарма, говорил так: "Я видел очень хорошо. Он 
упал в воду. Погиб..."; 

мой "кухонный" боец Путря: "Дочка, все: я видел сам, он упал в воду, его 
потащило за лодкой". 

Через сколько времени я очнулся, не знаю, но солнце, стоявшее уже довольно 
высоко, хорошо грело, и я почувствовал тепло его лучей. Может, от этого и 
пришел в сознание. Хотел посмотреть на часы и увидел, что моя рука сильно 
окровавлена, а часы повреждены и остановились на времени нашей высадки. 
Сообразил, что, судя по уже заметно поднявшемуся солнышку, прошло часа два-два 
с половиной, а это значит, что мы ушли вниз по течению километров на пять и 
плывем близко к левому берегу. 

Раненый радист, одной рукой вместо весла (они где-то потерялись) пытался 
направить лодку к правому берегу. Второй радист оказался убитым, один из 
штрафников уже умер, а другой, раненный в живот, умолял нас дать ему попить и 
пристрелить, так как спасти его жизнь уже не удастся, а умирать в жестоких 
мучениях ему не хочется. Понимал я его, но всегда помнил, что "надежда умирает 
последней" и терять ее нельзя даже в самых крайних обстоятельствах. Как мог, 
уговаривал его потерпеть, тем более, что мы уже скоро будем на берегу, хотя сам 
еще не представлял, на чьем: своем или вражеском. 

Сознание мое все более прояснялось, уменьшался рой черных мушек перед глазами. 
На карту смотреть было бесполезно, так как мы ушли давно за ее пределы, а русло 
реки впереди явно раздваивалось. С трудом, но разглядел, что приближаемся к 
правому берегу левого рукава реки. Значит, это остров, может и небольшой, но 
чей он? Наш уже или еще в руках противника? 

У меня был трофейный свисток с встроенным в него миниатюрным компасом. 
Машинально посмотрел на его стрелку, но ничего это не добавило к моей оценке 
обстановки. 

Вдвоем с раненым связистом кое-как прибились к берегу и с неимоверным трудом 
вытащили нос лодки на поросший прошлогодней травой берег, чтобы ее не снесло 
течением. Сказал радисту, что пойду на разведку, а ему наказал охранять