В две или три лодки, уже приближавшиеся к берегу, но, слава богу, не в ту, 
которая с пулеметом, на моих глазах попали снаряды, и они взлетели на воздух 
вместе с людьми. Вели немцы огонь и "фаустпатронами". Сколько было разбито 
лодок на середине реки, я не видел, но несколько из них достигли цели, 
уткнулись в берег, и бойцы бросились вперед, прикрывая кто грудь, кто живот 
саперными лопатками, как маленькими стальными щитами, и ведя огонь из своих 
автоматов. Первые метры вражеского берега стали нашими. Но как мало оказалось у 
этого берега лодок, как мало высадилось из них бойцов! Всего человек двадцать. 
И, оглядываясь назад, я больше не видел ни даже обезлюдевших лодок, ни людей на 
воде. Значит это были все, кто добрались. А остальные? Неужели все погибли? Нет 
здесь даже ни одного командира взвода! Что с ними? А ведь для двоих из них это 
был первый бой, ну а Сережа Писеев был бы хорошей мне опорой, он ведь уже имел 
боевой опыт. 

Выскакивая на берег, кричу радисту: "Передай - мы на берегу!" Но тот в ответ: 
"Не могу, рация повреждена, связи нет!!!" Выхватил ракетницу, выстрелил высоко 
в воздух заранее заряженную зеленую ракету - значит наши должны понять, что мы 
дошли, доплыли, добрались и ведем бой за плацдарм. Еще раз тогда пожалел, что 
почему-то не работает наша авиация. Я хорошо видел тот, правый, берег, который 
недавно был рубежом атаки для нас. Значит и нас должны хорошо видеть. Да, эта 
ракета должна и послужить сигналом для переноса огня оставшихся там пэтээровцев 
и пулеметчиков на наши фланги и в глубину, откуда, кажется стали появляться два 
или три немецких танка. 

А здесь, на левом берегу, события развивались с молниеносной быстротой. 
Недалеко от меня пролетел, шипя и свистя, или снаряд, или "фауст". И тут слева 
от меня на наш правый фланг стремительно пробежал летчик-капитан Смешной, 
что-то прокричав резким, срывающимся голосом. Заметил я и Сапуняка, и даже его 
расстегнутую на все пуговицы гимнастерку, из-под которой виднелась морская 
тельняшка. Он бежал вперед, увлекая не только других моряков, но и всех 
остальных, уже выбравшихся на берег. Часть бойцов устремилась за летчиком 
Смешным. Побежал за ним и я. Наши две небольшие группы рванулись вперед. Не 
знаю уж, "ура!" кричали перекошенные от злости и напряжения рты, или мат 
свирепый извергали, но смяли штрафники в рукопашной схватке фашистский заслон в 
первой встретившейся траншее, оставив позади себя нескольких раненых или убитых 
собратьев. 

И еще три-четыре человека упали, два-три метра не добежав до траншеи. Наш 
летчик Смешной, может еще с воды заметил немецкого фаустника и прямиком летел к 
его позиции. Тот, видимо, не ожидая такого неистового напора и не сумев 
поразить бегущего прямо на него бойца, выскочил из окопа и пустился наутек, но 
Смешной на ходу догнал его очередью своего автомата, и тот, сраженный, упал. 

Я дал красную ракету и свистком подал условный сигнал "Стой!" - нужно было дать 
перевести дыхание бойцам и сменить уже, наверное, опустошенные диски автоматов 
и магазины пулеметов. Да и три танка, показавшиеся вдали, продолжали 
приближаться. 

В траншее я насчитал тринадцать человек, достреливавших удирающих фашистов. 
Мало, но уже хоть маленький клочок земли на этом вражьем берегу завоеван! 
Теперь задача этими малыми силами удержать его. 

И тут за танками показалась контратакующая пехота противника! Сколько их? 
Отобьем ли? И вдруг один танк остановился и задымил. Оказывается, это Смешной, 
завладев арсеналом фаустника, подбил немецким гранатометом немецкий же танк. 
Замечательно! Не зря, выходит, этот смелый летчик на тренировках при подготовке 
роты к боям фактически изрешетил фаустами остов брошенного сгоревшего немецкого 
танка. 

Почти без заметной паузы еще два фауста попали во второй танк. Вначале 
заклинило его башню, он встал и вскоре тоже загорелся. Выскочившую из-за танков 
пехоту наши, успев перезарядить оружие, встретили из окопов плотным огнем, от 
которого многие фрицы попадали, а остальные повернули назад. 

И тут как-то стихийно, почти одновременно и без моей команды штрафники 
поднялись из окопов и ринулись вперед. Немцы убегали. Многие из них бросали 
оружие, но никто не поднял рук, чтобы сдаться. Наверное поняли, что этим 
отчаянным русским сдаваться неразумно. И, в общем, конечно были правы. И вдруг 
как только наш герой-летчик пробежал мимо убитого им фаустника, тот, 
оказавшийся или просто раненым, или притворявшимся, чуть приподнялся, и на моих 
глазах разряжая рожок своего "шмайссера" прямо в спину Смешного, стал стрелять, 
пока я не прикончил его, послав в его рыжую голову длиннющую автоматную очередь.
 

Подбежал к летчику, повернул его лицом вверх и увидел уже остановившиеся 
голубые глаза, в которых отражалось совсем посветлевшее небо - то небо, которое 
он так любил и которому посвятил всю свою армейскую жизнь. Грудь его была в 
области сердца разворочена и обильно залита дымящейся алой кровью. На секунду я 
положил свою ладонь на его глаза, ощутив уже уходящее тепло его лба и век. Но