Американцы в те дни хорошо осознавали свое военное превосходство. Звучали 
агрессивные высказывания «ястребов» среди военных и дипломатов – все это 
производило на меня грустное впечатление. Так обстояли дела не только в Москве, 
но и в Стокгольме, Хельсинки, Париже, Висбадене, который я однажды посетил, и 
на Ривьере, где я проводил отпуск.

– Нам следует нанести удар первыми, чтобы не было слишком поздно! Превентивная 
война всегда предпочтительней…

Было невесело, а иногда даже и страшно, когда я слышал высказывания такого рода 
от лиц, занимающих высокие и ответственные посты. Мне виделось, как «ястребы» 
завоевывают положение, как их настроения претворяются в действия: 
преувеличенная травля коммунистов и других инакомыслящих, преувеличенное 
восхваление «свободного мира» во главе с борцом за демократию – США.

Несмотря на то, что я ценил американских коллег в личном плане, моя оценка 
действий их государства стала падать. Трудно, пожалуй, даже невозможно было 
смотреть на Советский Союз как на пугало, хотя мои представления шведского 
офицера в течение десятилетий исходили из похожих позиций, и я помнил все 
военные игры и учения. Пусть даже кто-то и упрекнул бы, что я 
«переориентировался» в результате постоянного общения с Петром Павловичем. 
Пусть даже так, этот упрек еще можно было принять, но признать, что угроза 
исходила от Советского Союза, я никак не мог – это было бы ложью.

Незадолго до описываемых событий в американском посольстве в Москве появился 
новый военно-воздушный атташе – полковник Фрэнк Б. Джеймс. Весьма дипломатичный 
и корректный, он в паре со своей элегантной женой очень оживил общественную 
жизнь дипкорпуса. И если и выглядел молчаливым, «трудным» с моей точки зрения, 
то это, скорее всего, объяснялось его благоразумием и рассудительностью, что 
особенно подчеркивали некоторые его комментарии, один из которых мне 
запомнился:

– Слишком много болтают и пишут о третьей мировой войне. И делают это 
безрассудным и рискованным способом. Нет ни одного ответственного политика, 
который хотел бы войны. Она может возникнуть только из-за предвзятых, досадно 
неправильных оценок намерений противника. Такой предвзятости и должны 
препятствовать разведывательные службы обеих сторон.

Я запомнил эти слова потому, что спустя некоторое время услышал почти то же 
самое от Петра Павловича. Мы тогда уже перешли к новому этапу наших отношений, 
который правильнее всего было бы назвать периодом «рассуждений». Он начался, 
когда Петр Павлович прямо подтвердил, что американские оценки оказались 
объективными.

– Нам предстоит длительная «холодная война», – резюмировал он и назвал 
десятилетний срок вполне реальной цифрой.

– Мир во всем мире, – он впервые употребил этот пропагандистский термин, – 
обречен находиться в опасности. И не будет гарантированным, пока не возникнет 
баланс сил между США и Советским Союзом.

Я подумал о тех миллиардах, которых будет стоить новая гонка ракетного и 
атомного вооружения. А также о том, что после достижения этого пресловутого 
баланса новое оружие никогда не будет использовано. Какая невероятная 
бессмысленность!

А Петр Павлович продолжал свои рассуждения: – Бомбардировщики США находятся в 
такой высокой степени готовности, что мы постоянно живем под угрозой «нажатия 
кнопки». Любая ошибка в политической оценке с нашей стороны может немедленно 
привести к катастрофе. Жутко даже думать, что в такой ситуации недостаточно 
эффективная разведка может стать причиной конфликта. Понимая это, я должен 
организовывать и продумывать каждый шаг. Необходимо иметь здравомыслящих людей 
на всех уровнях любого стратегически и политически важного места.

На посту военного атташе в Москве полагалось находиться не больше трех лет. 
Конечно, не стоило и надеяться, что это правило изменят ради меня. Трехлетняя 
командировка приближалась к концу, и это беспокоило Петра: он не хотел 
расставаться, всячески доказывая, что будет нуждаться во мне и после ее 
окончания. Аргументировал он это тем, что разведка и шпионаж приобрели 
главенствующую роль в «холодной войне» и являются важнейшим фактором сохранения 
мира.

Конечно, он был прав. Я думал точно так же. Но беспокоился он напрасно. У меня 
не возникало мысли выйти из игры: я был слишком захвачен большим международным 
спектаклем и своим местом за его кулисами, чтобы уступить это место кому-либо 
другому. Хотя из осторожности и не говорил ничего подобного. Кроме того, я 
впервые увидел что-то похожее на моральное оправдание моей скрытой от окружения 
роли.

Находились «проницательные» люди, которые после судебного процесса 1963–1964