ответ невнятные вопли аскера, по-моему, он обкурился чарса. Мы вопим дуэтом, а 
в ответ нам длинная очередь трассерами из счетверенного ДШК. Град трассирующих 
пуль калибра 12,7 мм проносится над нами, как рой светящихся, зло гудящих 
шершней. Вовремя успели упасть.

Лишь к утру мы выясняем отношения с командованием афганских зенитчиков. 
Разобравшись, наконец, кто есть кто, нас принимают как гостей, офицеры 
приглашают за свой стол. Ребят тоже кормят, но отдельно. Едим с Лехой очень 
сдержанно. Дело в том, что, когда наши группы работали с этой батареи как с 
базы, командира группы Гусева и переводчика Богдатьева недели три кормили 
пловом с каким-то странным привкусом. Только в самый последний день перед 
эвакуацией они наконец узнали тайну этого привкуса. Оказывается, это был плов с 
крысиным мясом. Тайна раскрылась, когда они случайно забрели на 
продовольственный склад. Там над мешками с рисом и мукой висели свежеободранные 
крысиные тушки, их шкурки валялись рядом. Самое смешное, что сразу после этого 
ребят пригласили на прощальный ужин. За столом они переглянулись, рассмеялись и 
начали наворачивать пресловутый плов — не обижать же хозяев. К счастью, меню 
сегодня постное.

После завтрака связываемся по афганской Р-109 с аэропортом Кандагар и просим 
передать нашему комбату о месте нашего нахождения. С батареи мы видим, как нас 
ищут «вертушки». Связываемся повторно, но лишь к обеду нас наконец эвакуируют. 
За штурвалом вертолета опять Асташкин. С большим трудом удерживаю Леху, 
потомственного казака, у которого кулак с асташкинскую голову, от 
смертоубийства. А зря. Мы еще не знали тогда вторую половину этой истории.

Разгружаемся на аэродроме Кандагар. Нас встречает комбат: «Нашлись пропащие!». 
Но вот у него округляются глаза, он ошалело смотрит мне за спину, где из 
«вертушки» вытаскивают миномет и гранатомет. Когда же до него доходит, что это 
трофеи, которые мы даже в критической ситуации не бросили (а надо отметить, что 
такие случаи в других частях, как правило, заканчивались трагически), с его уст 
срывается восхищенное: «Ну, жлобы!». Жлобы не жлобы, а миномета до нас в 
батальоне никто не брал, как никак — тяжелое оружие.

В роте узнаем вторую половину истории. Когда Асташкин решил нас бросить из-за 
того, что темнеет, и он не сможет взлететь, он дал команду ведомому сесть 
(значит можно не только взлетать, но и садиться) и высадить вторую половину 
группы. Бойцов буквально пинками вытолкали из вертолета, который сел за бугром, 
разделявшим нас. Соответственно, нас они не видели, а мы их. Хорошо, что группа 
состояла в основном из опытных разведчиков и сержантов. Сержант Козлаускас 
принял на себя командование и решил занять круговую оборону на одном из холмов 
у дороги. Ребята быстро окопались, развернули АГС-17 (они-то высадились со 
своими ранцами в отличие от нас).

Когда на аэродром вернулись вертолеты, и из ведущего выбросили наши РД-54 и 
радиостанции для связи с центром, комбат понял, что что-то не так, и отправил 
для связи вертолет с нашим офицером на борту и с УКВ-радиостанцией Р-392. 
Козлаускас, услышав над собой вертолет, вышел на связь. Когда его запросили, 
все ли у него в порядке, ответил, что все в норме и попросил улететь, чтобы не 
пугать «духов». Сержант еще надеялся забить караван на этой дороге, но «духи» 
закрыли ее. Ночь прошла спокойно, а утром «духи» начали обстреливать позиции 
группы из двух минометов, так что ребятам пришлось эвакуироваться под обстрелом.


Каково же было изумление офицера, ответственного за эвакуацию группы, когда он 
поднял на борт всего 12 разведчиков. На его вопрос, где остальные, ему ответили,
 что вчера улетели в батальон. Ребята были в полной уверенности, что так оно и 
есть и, естественно, поминали нас с Лехой незлым солдатским словом. Хотя им 
самим в это плохо верилось. За полтора года войны они не раз убеждались, что в 
самые опасные места мы лезли сами, рискуя своей головой вместо солдатской, 
вытаскивали раненых и убитых из-под обстрела, ни разу не бросив их, не говоря 
уже о живых. Когда командование батальона поняло, что половина группы во главе 
с командиром и еще одним офицером пропала, началась паника. Были высланы 
вертолеты для поиска, которые мы и наблюдали с позиции зенитной батареи. К 
обеду наша повторная радиограмма все же попала по назначению и нас успешно 
эвакуировали.

Если кто-то думает, что капитана Асташкина «постигла суровая кара закона» за 
создание предпосылки к гибели разведгруппы и захвату противником секретного 
шифроблокнота специального назначения, то он ошибается. Насколько мне известно, 
он даже не получил дисциплинарного взыскания. Нас же с Лехой по-отечески 
взгрели, когда прошла эйфория от того, что все мы остались живы. Леху взгрели 
за то, что он вместе с нами покинул вертолет, хотя делать этого офицеру, 
ответственному за десантирование группы, категорически запрещено, меня же за то,
 что выскочил из «вертушки» без «Ромашки» — станции для связи с бортом 
вертолета. По-моему, даже если бы я охрип от крика в гарнитуру «Ромашки», 
Асташкин все равно бы нас бросил. Если человек трус — то это на всю жизнь.

После этого случая командиров досмотровых групп инструктировали «до слез» о 
необходимости иметь при себе «Ромашку» и карту. В досмотровые группы стали