по этому делу, успевшему прогреметь тогда на всю Россию. Судебный следователь 
Новоселецкий, человек молодой, с твердой волей и сильным характером, 
проводивший следствие всегда с большим умением, в представленном Батюшиным 
докладе и материалах увидел полную беллетристику и жалкий лепет, с потугами на 
обвинение. На вопрос нетерпеливого киевского прокурора: «Что же там с делом о 
сахарозаводчиках?» — ответил: «Я бегло прочитал весь материал, и мне кажется, 
что дела нет». Прокурор Крюков просил ему доставить материалы, желая 
ознакомиться лично. Ознакомившись, он не только не нашел никакого дела, но 
почувствовал дурной запах батюшинской комиссии.

В это время члены этой комиссии и ее осведомители Владимир Орлов, Барт, 
Логвинский, Монасевич-Мануйлов и другие энергично практиковали шантаж и 
вымогательство. О многих выступлениях этих господ уже было известно. Прокурор 
Крюков испросил разрешения прибыть в Ставку и 23 декабря 1916 года приехал в 
Могилев, где была в это время Ставка. Генерал Алексеев был в отпуске, и его 
обязанности начальника штаба верховного главнокомандующего исполнял генерал 
Гурко. В то время члены батюшинской комиссии развели максимум своей энергии. 
Шантаж и вымогательство достигли своего апогея. Следует заметить, что комиссия 
арестовывала исключительно богатых людей, причем мотивами арестов были главным 
образом обвинения в сношении с воюющими с нами державами, то есть, проще говоря,
 обвинение в государственной измене. Орлов и Логвинский требовали от родных 
арестованных сахарозаводчиков крупных сумм за их освобождение. Только из-за 
боязни провокаций родные сахарозаводчиков воздерживались от уплаты требуемых 
сумм.

Монасевич-Мануйлов повел атаку против банков. Находясь в близких отношениях с 
Распутиным и с Штюрмером, он считал себя совершенно неуязвимым и застрахованным 
от каких-либо для себя неприятностей и посему действовал нагло и решительно. Он 
потребовал от председателя Соединенного банка графа В. С. Татищева платы ему 
50 000 рублей за фиктивные одолжения, угрожая в случае отказа неприятными для 
графа Татищева последствиями. Желая себя обезопасить от возможной провокации, 
Татищев, приглашая к себе Монасевича-Мануйлова для вручения ему просимой суммы, 
принял некоторые меры предосторожности. В соседней комнате, где должна была 
проходить беседа, были посажены два свидетеля и стенографистка, записывавшая в 
точности весь разговор. Кроме того, были переписаны номера и серии кредитных 
билетов, которые должны были быть вручены Монасевичу-Мануйлову. Выходя от графа 
Татищева, помощник Штюрмера был арестован. При обыске у него были найдены 
кредитные билеты с записанными номерами. Шантаж и вымогательство были не только 
налицо, но и доказаны. По делу Монасевича-Мануйлова в воспоминаниях прокурора 
Петроградской судебной палаты С. 3. Заводского («Архив русской революции», том 
VIII) имеется следующая интересная фраза:





«Шантаж, послуживший поводом к возбуждению следствия, был уже почти совсем 
закончен, но рисовались очертания других шантажей, мало того, появилась улика, 
которая указывала, что Монасевичем-Мануйловым было много натворено такого, 
перед чем бледнел этот жалкий шантаж».




Какая великая была протекция у Монасевича-Мануйлова, указывает тот факт, что, 
когда дело его о шантаже было назначено к слушанию (16 декабря 1916 года) в 
Петроградском окружном суде, на имя министра юстиции Макарова накануне суда (15 
декабря 1916 года) была получена следующая высочайшая телеграмма:





«Повелеваю прекратить дело Монасевича-Мануйлова, не доводя до суда.


Николай».



Чтобы понять причину посылки этой телеграммы государем императором, следует 
обратиться к опубликованной переписке императрицы Александры Федоровны к 
императору Николаю II. Я приведу выдержку из одного письма императрицы от 10 
декабря 1916 года из Царского Села.





«На бумаге Мануйлова прошу тебя написать „прекратить дело“ и сослать ее