Прочитав такое сообщение, для меня стало ясным, что ни о каком шпионаже не 
может быть и речи, так как все правительственное сообщение представляло от 
начала до конца сплошную ложь. Правительственное сообщение имело сильный запах, 
но, вчитываясь в каждое его слово, становилось жутко. Та ложь, нахальство 
влекли за собой тяжкие последствия для обвиняемых. Ведь это сообщение было 
объявлено во время войны. Как я уже указывал раньше, снабжение сахаром, как 
населения, так и армии находилось в руках Центросахара и Особого совещания по 
продовольствию, то есть — правительства. Распределение сахара производилось 
Министерством финансов, таким образом, сахарозаводчики не являлись более 
хозяевами своего товара.

Еще более нелепо звучало заявление о «злонамеренном вывозе сахара за границу», 
ибо согласно Брюссельской международной конвенции, в которой Россия участвовала 
с 1908 года (соглашение это оставалось в силе и в 1916 году), вывоз сахара из 
России за границу был ограничен и производился только специальным распоряжением 
правительства и под его контролем, следовательно, могла быть речь о 
контрабандном вывозе сахара, если таковой был обнаружен военными властями, но 
этого не могло не знать Министерство финансов. Ясно, что подобное 
правительственное сообщение могло быть написано или злонамеренно, или круглым 
невеждою в вопросах действовавших по сахарной промышленности узаконениях. 
Становилось непонятным, почему такое серьезное правительственное сообщение было 
помещено без ведома Министерства финансов, торговли и промышленности, 
учреждений вполне компетентных в этой области промышленности.

Я немедленно отправился к сенатору Дейтриху и объяснил ему всю 
несостоятельность опубликованного правительственного сообщения. Сенатор Дейтрих 
в это время уже был в курсе сахарных законоположений и, выслушав меня, печально 
сказал: «Да, вы правы, это ужасно… Я попробую переговорить с министрами 
финансов, торговли и промышленности, но надежд мало. Военные власти закусили 
удила, необходимо выжидать». На другой день, это было 27 октября, министр 
земледелия граф А. А. Бобринский попросил меня по телефону немедленно к нему 
заехать. Еду к графу, который жил в своем особняке по Галерной улице. Застаю 
графа нервно шагающим по своему кабинету. Граф был одет в пиджак, при ботфортах,
 что вошло в моду для всех, в том числе и министров, приезжающих в Ставку. От 
непривычки носить ботфорты, которые к тому же жали ногу, граф был в дурном 
расположении духа. Поздоровавшись со мной сухо, граф взял со стола пакет и, 
подавая мне, сказал: «Прочтите». Он продолжил свое хождение по кабинету. На 
пакете была сургучная печать, с надписью на конверте: «Министру земледелия 
графу А. А. Бобринскому от начальника штаба верховного главнокомандующего. В 
собственные руки». Пакет срочно был доставлен графу Бобринскому фельдъегерем. 
Из пакета, разрезанного уже графом, вынимаю лист бумаги, формата большого 
почтового письма, сложенного вчетверо. Письмо было написано на пишущей машинке, 
на бланке начальника штаба верховного главнокомандующего и подписано генералом 
Алексеевым. Я молча прочел письмо. Трудно было себе представить более грубое, 
глупое и бестактное письмо, и оно было написано министру земледелия. Содержание 
письма было приблизительно следующее: распоряжением моим были арестованы 
сахарозаводчики такие-то и вся мотивировка о причинах ареста была та же, что и 
в опубликованном правительственном сообщении. Затем говорилось об алчности и 
жадности сахарозаводчиков, об эксплуатации ими русского народа. Наконец генерал 
Алексеев требовал увольнения председателя Центросахара Орлова, назначенного 
Бобринским, и о замене его Чернышом, агентом генерала Батюшина, уволенного 
министром земледелия.

По справке министра внутренних дел, отосланной генералу Алексееву, при ответном 
письме графа Бобринского указывалось, что И. Г. Черыш состоял в партии 
социал-революционеров и принимал деятельное участие в революционном движении 
1905 года. Было очевидно, что автор правительственного сообщения и письма 
генерала Алексеева к графу Бобринскому было одно и то же лицо — это был генерал 
Батюшин и его сподвижники. Письмо было подписано генералом Алексеевым, при этом 
им лично были подчеркнуты пикантные слова письма: «алчность», «жадность», 
«эксплуатация» и другие, как бы желая унизить и оскорбить графа Бобринского, 
как сахарозаводчика. Прочитав письмо, мне стало жутко и за себя и за те 
миллионы людей, которыми распоряжался генерал Алексеев. Было очевидно, что 
Алексеев подписал письмо, не понимая ни смысла его, ни значения. Если для 
безответственного генерала Батюшина можно было найти какое-либо оправдание в 
представлении им ложного и глупого доклада генералу Алексееву, то для 
последнего не может быть оправдания в подписании подобного письма. С моей точки 
зрения, получив доклад Батюшина о сахарозаводчиках, Алексеев должен был вызвать 
министров финансов, торговли и промышленности и выслушать их заключение. Прав 
Батюшин — арестовать сахарозаводчиков, не прав Батюшин — предать его суду, но 
никоим образом генерал Алексеев не мог вторгаться в сферу деятельности 
гражданского управления. Прочитав письмо генерала Алексеева, мне стало ясно, 
что выхода нет, что я буду арестован, так как нахожусь во власти «разбойничьего 
вертепа», где закон и право отсутствуют. Такое положение ничего хорошего сулить 
не могло, и результат его был очевиден. Увидя, что я окончил чтение письма, 
граф обратился ко мне и сказал следующее: «Михаил Юрьевич, я очень прошу вас