Настроение среди деятелей сахарной промышленности стало апатичное и угнетенное. 
3 октября 1916 года в конторе Всероссийского общества сахарозаводчиков и у меня 
в квартире был произведен обыск. Проводил его судебный следователь по особо 
важным делам Орлов по распоряжению начальника штаба Петроградского военного 
округа. Была взята вся текущая переписка по делам Общества и моя личная. 
Конечно, никаких компрометирующих бумаг или документов ни в конторе Общества, 
ни у меня найдено не было. Следует заметить, что Всероссийское общество 
сахарозаводчиков, действовавшее на основании высочайше утвержденного устава, 
никакими коммерческими или политическими операциями не занималось и вся 
деятельность его была направлена на развитие сахарной промышленности и на 
представительство перед правительственными учреждениями. Управлял делами 
Общества я. И также я не вел никаких коммерческих операций и не занимался 
политикой. Работал я тогда уже в сахарной промышленности свыше тридцати лет, 
пользовался известностью в этой области промышленности как автор многочисленных 
докладов, книг и брошюр, касающихся вопросов сахарной промышленности. В это 
время я был членом Военно-промышленного комитета и Особого совещания по 
продовольствию и находился в составе представительства России на Брюссельской 
международной сахарной конвенции.

В течение всего 1916 года, вследствие значительного ухудшения работы 
железнодорожного транспорта и удорожания себестоимости продукции, сахар на 
рынках стал появляться все реже. Ропот населения, усиленный, как я уже выше 
говорил, газетной шумихой о том, что виною во всем сахарозаводчики, которые 
якобы прячут продукцию, спекулируют ею, естественно, по очень высоким ценам, 
Особенно резко в то время выступала газета «Новое время». Так как все эти 
выступления могли привести к еще большему возбуждению общества, я обратился в 
главному редактору этой газеты М. А. Суворину дать мне возможность осветить на 
ее страницах истинное положение дел. Согласие я такое получил. И сразу же 
опубликовал одну за другой редакционные статьи. Тогда же у меня появилась мысль 
периодически помещать там свои статьи.

Во время моих активных контактов с газетой М. А. Суворин предложил мне купить 
триста паев Товарищества «Нового времени», чтобы таким образом дать 
Всероссийскому обществу сахарозаводчиков через печать защищать свои права и 
интересы. Общество давно уже хотело иметь свой печатный орган, и вот случай 
подвернулся, и не воспользоваться им было бы большой ошибкой. Я обратился к 
председателю правления Русского банка Л. Ф. Давыдову, в коем имелся крупный 
пакет акций Александровского товарищества сахарных заводов, с просьбой открыть 
кредит правлению Общества сахарозаводчиков для покупки тех самых трехсот паев 
«Нового времени». Давыдов мое стремление одобрил, но так как сахарное дело 
находилось в руках А. Ю. Добраго, он предложил мне написать тому письмо и 
решить все вопросы. Вот это-то письмо и нашли при обыске в Киеве батюшинские 
сыщики. В нем они и усмотрели мое стремление подкупить прессу. Об этом 
полковник Резанов без промедления и известил М. А. Суворина. Если генерал 
Батюшин не мог обвинить меня в подкупе прессы, то вполне мог это сделать, 
мотивируя свое обвинение моим «желанием» подкупить прессу.

Докладывая министру земледелия графу А. А. Бобринскому о проведенных в 
правлениях сахарных заводов обысках и выемках, происшедшее я пояснил следующим 
образом: допустим, в окрестностях Петрограда (в верстах двадцати от него) была 
бы поставлена двенадцатидюймовая мортира, заряженная таким же боевым снарядом; 
кто-то, проходя мимо, дернул за затвор, произошел бы выстрел, ядро упало бы в 
Исаакиевский собор и разрушило его. Произведший выстрел сказал бы: «А я и не 
знал, что орудие это так далеко стреляет». То же, по моему мнению, делает и 
генерал Батюшин — таким путем в данное время можно только разорить 
промышленность, а с ней и государство. Я побывал затем у министров финансов, 
торговли и промышленности и внутренних дел, и никто из них не знал, кто такой 
генерал Батюшин и на основании каких полномочий он действовал. У Председателя 
Совета Министров Бориса Владимировича Штюрмера я был вместе с Л. Ф. Давыдовым, 
председателем Правления Русского банка для внешней торговли. Изложив подробно 
дело и возможные последствия, мы просили г. Штюрмера довести до сведения Ставки.
 Он, конечно же, пообещал, но ничего не сделал, так как вместе со своим 
секретарем Монасевичем-Мануйловым, состоявшим, кстати, осведомителем 
батюшинской комиссии, были заинтересованы в успехе ее «работы».

10 октября 1916 года я был приглашен полковником Резановым на допрос «в 
качестве свидетеля» в его квартиру на Фонтанке, 90 (камера 90). С большим 
трудом поднялся я по грязной лестнице, пахнувшей кошками, на третий этаж, нашел 
нужную дверь, на которой красовался бумажный аншлаг «Комиссия генерала 
Батюшина». Открыв дверь, вошел в приемную (полутемную переднюю). Единственным 
предметом мебели тут был грязный топчан, служивший лежанкой для находившегося 
здесь же жандарма.

Пришлось несколько подождать, но в назначенный час в переднюю вышел полковник 
Резанов и, отрекомендовавшись, попросил меня войти в следующую комнату. Там за 
простым столом, заменяющим письменный, сидел генерал Батюшин. Он поднялся мне 
навстречу. Был он небольшого роста, с головой грушевидной формы, с неподвижным 
лицом. Стальной цвет его глаз был пугающе неприятен. Генерал, нервно поправляя 
выдвигавшуюся вперед шашку, представился и попросил меня сесть на стул против