открыл без задержки. Вижу и теперь уже слышу артиллерийскую стрельбу. Где наши? 
Где противник? Неужели уплыву к немцам? Пока падал, хоть и недолго, все 
перепуталось. Я быстро отыскал Большую Медведицу и, изрядно намотав с ее 
стороны с ладони на локоть жгуты парашютных строп, стал скользить в северном 
направлении. Я чувствовал, посматривая на землю, что парашют все-таки смещается 
в нашу сторону, но слабо. Хватит ли этого ничтожного сноса для спасения?... Все 
внимание было сосредоточено только на этом – как можно подальше на север, на 
север. Окружающее меня пока не занимало.

Земля вдруг стремительно надвинулась сгущенной чернотой. Я успел отпустить 
стропы и через несколько секунд жестко приземлился среди кустарников, коряг и 
рытвин. Вокруг – ни души. Но в мою сторону во множестве взлетали ракеты и 
раздавалась интенсивная стрельба. Чьи ракеты? Кто стреляет? Никакой уверенности 
в спасении не было. Я не видел места упавшего самолета и не знал, где и как 
приземлились ребята. Чувствуя, что фронт все-таки сзади, я инстинктивно побежал 
снова в северном направлении. Земля была в хаотических зарослях, буграх и 
глубоких канавах. Прошел совсем немного – путь преградила колючая изгородь. 
Приник к земле, чтоб на фоне неба разглядеть огражденную зону. Там лежало 
чистое поле. Недолго думая, раздвинул проволоку, пролез через ограду и, 
пригнувшись, озираясь по сторонам, зашагал вперед. Перепаханная равнина со всех 
сторон была все так же пустынна, и я, держа заряженный пистолет в руке, шел уже 
в полный рост, соображая, чем может кончиться мой путь. Шлемофона на мне не 
было – сорвался при прыжке. По левой щеке, никак не затихая, из ранки 
рассеченного, видимо, при ударе о козырек фонаря, лба, скатывалась струйка 
крови, и я все вытирал и вытирал ее – то рукой, то носовым платком. Чуть 
побаливала в ступне и лодыжке правая нога – на нее пришлась главная нагрузка 
при приземлении на заросшие кочки. Но все это не отвлекало меня от главного – 
где экипаж и с кем мне предстоит первая встреча?

Наконец впереди снова показалась колючая изгородь. За нею в широкой и мелкой 
лощине шла дорога, по которой с грохотом тянулись в полной темноте, без света 
фар, то трактора с прицепами, то грузовики. Проходили и подводы, и я, 
притаившись и прислушиваясь к голосам возниц, вдруг уловив такой родной, 
любезный в ту минуту моему слуху и сердцу неповторимый русский маток! Свои! 
Ей-богу, свои!

Однако осторожность снимать еще не время, нужно для первого разговора 
встретиться с кем-нибудь в одиночку.

За дорогой, вдоль лесной посадки, кто-то шел по тропинке. К нему я и вышел. 
Старшина. На ремне автомат. Он метнул в мою сторону лучом фонарика, но я 
попросил опустить его. В следующую минуту настороженность стала спадать. Об 
упавшем самолете старшина знал и привел меня на КП батальона.

Встретили меня с порога вопросом:

– Куда ж ты пропал? Парашют твой нашли в ста метрах от нашего переднего края, а 
тебя до сих пор ищут.

Когда я упомянул про колючую проволоку и пахоту, все как онемели, открыли рты, 
захлопали глазами. Опешил и я, что с ними?

– Это ж минное поле! – протянул комбат. – Как же ты не сообразил?

От этой новости я ничуть не расстроился, поскольку был жив.

– А что известно о штурмане, о радисте? – прервал я майора.

– Тут, понимаешь, дело неважное. С передовой доложили, самолет упал за линией 
фронта у деревни Букань, два парашютиста приземлились в расположении немцев...

Как же могло случиться все это?

Видимо, до линии фронта мы чуть-чуть не дотянули, когда Плаксицкий дал время ее 
прохода. Два-три километра во временном выражении не имели существенного 
значения, ведь не по секундам ведется счет навигационного времени, а Митрофанов,
 вероятно, решив тут же отстучать радиограмму на землю, отошел от пулемета к 
радиостанции. В этой пунктуальности выражался, по неписаному кодексу 
корпоративной чести связистов, уровень мастерства и класса, если хотите, 
профессиональный шик. В таком предположении ошибки не было. Командный пункт 
полка принял радиограмму о времени прохода линии фронта, точно совпадавшем со 
временем ее передачи. Пусть бы и так, если бы у пулеметов оставался, наблюдая 
за воздухом, бортовой стрелок. Да вот не взяли. Что ж, чужие ошибки лучше всего 
доходят к нам через свои собственные.

Похоже, моя самоуверенность так зашкалила за зоны здравомыслия, что стала 
опаснее неопытности новичка. За все надо платить.

Привыкнуть можно ко всему. Привыкают и к опасности, как к среде обитания, 
образу жизни и даже форме существования, но, когда пригасает чувство осязания