опаснее поединка с врагом, ребята, помимо собственной воли, при виде серии 
красных ракет, не скрывали своей радости. Значит, еще на один день, до 
следующей ночи, гарантирована жизнь, целые сутки никто в нас не будет стрелять 
и ломать в непогоде самолетные кости. А завтра все обернется к лучшему, и душа 
возвратится на место.

Но на этот раз нас держат неспроста, и легкими решениями тут не пахнет.

Вдруг над аэродромом прострекотал «УТ-2» и стремительно с крутым разворотом 
пошел на посадку. Это, конечно, наш комкор генерал Логинов. Его маленькую 
спортивную, белую, в красных разводах машинку в корпусе знали все. Обычно, 
появляясь на аэродроме, он подруливал к КП и дело имел с начальством, а тут 
потребовал общего сбора летного состава. Дело оказалось неожиданным: сразу 
пятерым из нашей дивизии присвоили звание Героев Советского Союза – Павлу 
Петровичу Радчуку, трем штурманам – Максиму Алексееву, Паше Хрусталеву и Володе 
Рощенко, ну и, как оказалось, мне. Рад я был, конечно. Возликовал. Логинов 
больше нас не задерживал, и мы снова отправились к самолетам.

На разведке был Андрей Трифонович Холод. Вернулся, не прошел. За ним шел Франц 
Рогульский. Уж если он не пробьется, значит, никто не пройдет. Радиограммы шлет 
тревожные – грозы, грозы и слева, и справа. Вот-вот будет отбой. Не дай бог, 
дадут команду на взлет, я ж домой после этой награды, без удара по главной цели,
 не вернусь. И любая запасная меня не соблазнит. Но чем все это кончится?

Вдоль стоянок катит полуторка. Свисая с подножки, штабной гонец на ходу 
оповещает экипажи: готовиться только «старикам». Кто «старики» – уточнять не 
нужно. Нас в этом новом полку пока не наберется и десятка. Уже хорошо 
смеркается. Ждать нечего: или – или. Наконец, зашипела ракета – зеленая. Вторая 
– зеленая. Все!

– Запускай!

От нетерпеливого ожидания моторы запустили все разом и толпой порулили на старт.


Ткнулся я в грозы под Тулой. Вверх не полез – там непроходимые горящие стены. 
Кручусь в извивах туч у нижней кромки. Она рваная, не сплошная. То попадаю в 
ливень, то в трепкие облака. Потом опять вырывается земля, но черная, 
непроглядная, только в молниях обнажающая свои ориентиры. Там, за облаками – 
полная луна, но свет ее сюда почти не проникает. Петя Архипов следит за каждым 
километром пути, с земли не сводит глаз. Хоть и крутится курс – от шоссе и 
железной дороги, идущей к Орлу, мы далеко не уходим.

Кажется, вышли первыми – на цели ни одного взрыва. Станция просматривается. 
Куда ей деться – такой крупной, с дышащими паровозами? А ПВО, видимо, уповая на 
грозы, замешкалась, но огонь все-таки открыла. Еще позже вспыхнули прожектора. 
Два полка зенитной артиллерии и до 60 прожекторов – это для одного 
бомбардировщика многовато. Одна утеха – бить будут, пока придут в себя, не все 
сразу.

Петя выложил вдоль путей и составов все бомбы залпом, и мы, сопровождаемые 
стрельбой, быстро ретировались, влетели в облака и пошли домой.

Я был так взвинчен всем происходившим в этот вечер и эту ночь, что даже не 
поинтересовался, бомбил ли еще кто-нибудь Орел, кроме нас, тем более после 
посадки меня торопили на последнюю машину, поскольку все уже разъехались, а в 
летной столовой, хотя и загоралось новое утро, был назначен торжественный ужин.

Вдоль заглавного стола – командиры: Логинов, Тихонов, Смитиенко, Шапошников. 
Замполиты, конечно. За длинными артельными столами – офицеры двух полков. По 
залу снуют наши девушки-официантки – принаряженные, благоухающие, в туфельках, 
как цветочки. На столах праздничные блюда, закуски, фронтовая водочка. Были 
сказаны торжественные речи. Ответствовали и мы, так сказать, именинники. Смешно 
пытаться вспоминать, кем и что в тот вечер было сказано, но сохранилась в 
старой армейской газете фраза, с которой начал я свою ответную речь: «Жизнь моя 
принадлежит Родине...» Хорошо сказал. Все мы принадлежим Родине. Это не только 
состояние, но и чувство, такое же органичное, как чувство любви и вечной 
привязанности к отчему дому – к матери, к отцу. Как у них – к детям. И жаль 
называть его нерусским растрепанным словом «патриотизм».

Торжественный дух держался недолго. Столы поехали к стенам, сгоравшие от 
нетерпения «явить свое искусство» полковые баянисты растянули мехи, и пошла 
гулять пляска. Женщины, по уши влюбленные в Тихонова, вытащили его на середину 
зала, и он, совершенно неохочий к танцам, прямой как шест, стал с ленцой 
легонько перебирать ногами, постукивая подковками в такт частушечным ритмам. А 
вокруг него, как пчелы, вились наши дамы, но, постепенно оттеснив подружек, 
Тихоновым уже единолично овладела Маша. Миниатюрная, изящная, легонькая, как 
мячик, в раздутом пестрым парашютиком платьице, она юлой носилась вокруг своего 
красавца и, выбивая мелкую дробь, звонким голосом выдавала частушку за 
частушкой. В танцующем круговороте ребята ее поддерживали, подбрасывали новые