ведущим. Возражений не было. Витя уселся в пилотскую кабину, а я, хоть это было 
и летом, облачился в теплую куртку с высоким воротником, плотно застегнул на 
подбородке шлемофон, туго подтянул резинки защитных очков и прочно закрепив 
высокие, до самых локтей краги-перчатки, занял место в штурманской кабине. 
Когда в воздух, вслед за нами, поднялись ведомые и начали пристраиваться к 
нашему самолету, я открыл верхний люк и выйдя из кабины по грудь, спиной к 
встречному потоку стал как бы дирижировать своими черными крагами, жестами 
подсказывая ведомым, подойти ли ближе, сместиться ли в сторону, а если место 
было найдено правильно, поднимал большой палец. Строй становился ровным, 
красивым, хорошо зафиксированным чуть туповатым треугольником, и, когда мы 
проходили над аэродромом, я знал, что на земле смотрят на нас с любованием.

Правда, последователей моей затеи не оказалось, да и я вскоре от нее отказался: 
все-таки скоростной напор воздуха преодолевать руками было трудно, а воспаление 
легких схватить – запросто.

Летом сорокового года, когда наш полк, как и в любое другое летное время, 
обитал в лагерях, в бригаде было назначено соревнование на лучшую слетанность в 
строю звеном и на меткость бомбометания по сигналу ведущего. Капитан Казьмин от 
нашей эскадрильи ведущим назначил Ивана Козочкина, слева поставил Виктора 
Скопова, а справа – меня. На другой день состоялась первая тренировка. Небо 
ясное, воздух прозрачен, на восходе солнца в заданное время все трое взлетели. 
Не уяснив толком смысла соревнований и участвуя в подобных «мероприятиях» 
впервые, я, по наивности, полагал, что лучший результат зачтется тому, кто 
сумеет пройти в строю, идя за ведущим, на самых малых дистанциях и интервалах. 
А в чем и как еще можно было соревноваться? Если идти как обычно, привычным 
строем – ну какая же в том доблесть? Так почти каждый умеет. А вот подойти как 
можно ближе – это дело.

Когда Козочкин вышел на генеральную прямую для прохода через аэродром, я 
осторожно подтянулся вперед, сместился влево и поставил самолет так, что 
консоль моего крыла, проектируясь между крылом и стабилизатором машины 
Козочкина, зашла примерно наполовину за его крыло и, заняв одновременно над ним 
небольшое превышение, – на том и остановился, замер. Мне прекрасно были видны 
малейшие, буквально сантиметровые смещения, и еле заметными движениями рычагов 
газа и рулей я легко, даже не испытывая напряжения, удерживал свое место.

Витя Скопов, мудрая голова, шел с левой стороны как нормальный человек, заняв 
классические дистанцию и интервал «один на один» – один размах крыльев, одна 
длина фюзеляжа. Подтягиваться ближе, чтоб создать с моим самолетом симметричный 
строй, он, к моему огорчению, не собирался, но и я не намерен был уходить со 
своего места, надеясь, что Витя все-таки подтянется – для него это было совсем 
не трудно.

Козочкин шел идеально – машина не шелохнется, скорость и высота застыли. Он 
временами строго посматривал в мою сторону, но не отгонял от себя, а в 
штурманской кабине его самолета, выглядывая то в одно, то в другое окошко, 
метался с испуганным лицом, следя за нами, штурман Серафим Дробышев.

Мы делали над летным полем круг за кругом. Строго следуя предписаниям 
инструкций, одна из которых обязывала штурманов периодически напоминать 
командирам о своевременном переключении кранов бензиновых баков, мой штурман 
Женя Власов, постучав по моей ноге, протянул развернутую записку. Скользнув 
глазами по крупным строкам, я успел прочесть и рассмеялся: «Вася, помни о баках 
и обо мне».

– Все в порядке, Женя!

Летел я с веселой душой, не подозревая, что творится на аэродроме. А там, 
оказывается, все бросили работу, задрали к небу головы и с ужасом ждали 
неизбежного столкновения. На аэродром примчал командир бригады полковник Петров,
 потрясал кулаками, но сделать ничего не мог – радиосвязи с нами не было. 
Правда, на земле параллельно перекладине «Т» появилось новое полотнище – знак 
немедленной посадки, но у нас были полные люки бомб, а полигон лежал рядом, и 
мы сначала сбросили бомбы по цели и только после этого разошлись. Женя сработал 
залпом по сигналу ведущего и видел, как наши бомбы в воздухе сталкивались с 
бомбами Козочкина.

Еще на пробеге я почувствовал неладное. Везде было людно, товарищи, мимо 
которых я проруливал, широко улыбались, приветственно помахивали руками, делали 
какие-то веселые и смешные знаки, а около моей стоянки суетилось начальство. 
Что за черт? На меня сразу рухнул целый обвал бессвязных восклицаний, упреков, 
перед моим носом быстро мелькал короткий и крючковатый палец комиссара Демидова.
 Но главное было впереди. В тенистой балочке, за лагерем, полковник Петров 
собрал летный состав. Я стоял перед всеми напоказ. Распекал меня комбриг 
нещадно. Все звено отстранил от участия в соревнованиях, но взыскания не 
объявил. Вероятно, подумал, что избежавшему неминуемой гибели стоит ли 
объявлять какой-то пошлый выговор?

Сергей Павлович слова мне не сказал, но ему, кажется, здорово влетело от