точную информацию о режиме «полета», а ручкой управления и педалями пилот 
вращал всю эту компактную механику во все стороны, наклонял вперед и на хвост и 
даже мог создавать крены градусов до тридцати.

В то время такие кабины стояли целыми рядами в классах или коридорах учебных 
корпусов многих авиационных гарнизонов, независимо от рода базирующейся здесь 
авиации, скромно делали свое большое дело и уж не меньшее, чем те дорогие, 
начиненные электроникой комплексные тренажеры нашего времени, что созданы для 
каждого в отдельности типа самолета.

Конечно, объема тренировки в кабинах Линка для отработки полетов по приборам 
было маловато, да и полностью заменить условия реального полета они не могли, и 
я по-прежнему при каждом удобном случае лез в облака или закрывался брезентовым 
на металлических распорках колпаком в ясную погоду.

Потом по очереди водили нас в зоны командиры звеньев, а то и замкомэск Токунов. 
Казьмин не скоро проверил меня в облаках еще раз. Работал я спокойно и был сух. 
Теперь Сергей Павлович молчал, звука не проронил. Значит, все в порядке. Так и 
записал в летной книжке – по высшим баллам.

Бомбардировщик, не летающий в облаках, ночью и в воздушных боевых порядках – 
даже по понятиям того времени – ровным счетом ничто, вообще не бомбардировщик, 
тем более дальний. Таких хватало кое-где, только не у нас. Молодой состав 
инструкторов нашей эскадрильи раньше других научился ходить в плотных, прижатых 
крыло к крылу, строевых группах. Казьмин любил водить эскадрилью сам. Становясь 
в ее голове и поглядывая назад, то влево, то вправо, он строго следил своим 
грозным взглядом за симметрией строя, и мы держались в нем как привязанные. 
Конечно, его боевой смысл не в парадной скованности. Для этого есть другое, 
наполненное сложным содержанием понятие – боевой порядок, но мастерство техники 
пилотирования в нем наиболее тонко оттачивается именно в точных геометрических 
формах воздушного строя.

Когда на нашем удаленном учебном поле в Левой Россоши заканчивался летный день, 
Сергей Павлович поднимал нас в воздух, строил эскадрилью клиньями звеньев или 
вытягивал журавлиным клином и к вечеру в плотном, симметрично расчерченном 
строю приводил на базовый аэродром. Мы проходили над жилым городком, над штабом 
бригады и, разойдясь по одному, друг за другом шли на посадку. Знали бригада и 
весь городок – это привел свою эскадрилью капитан Казьмин.

Включали нас иногда и в праздничные колонны. На октябрьские торжества 1940 года 
над Воронежем был назначен воздушный парад двух бригад – нашей и Курской. В 
сырой и промозглый с ледяным ветром праздничный день мы поднялись в воздух. Над 
городом клубясь торопливо неслись тяжелые темные тучи, порывистый ветер бросал 
машины с крыла на крыло, разбрасывал строй. Я вращал баранку штурвала изо всех 
сил, временами выкручивая ее до крайних пределов, чтобы как-то удержаться на 
своем месте справа за командиром звена Пашей Корчагиным, не разрушить равнения 
по левому ведомому Ивану Величаю и не опозориться над трибунами. Иван держался 
цепко, тоже, видимо, шуруя рулями.

А погода портилась еще больше. Длинная, почти бесформенная кишка парада 
просвистела кое-как над городской площадью и тут же раскололась на полковые 
группы, чтоб скорее добраться до своих аэродромов. Наш был рядом, и, подвернув 
к нему, перестроив клинья в колонны, мы сели быстро и благополучно. А вот 
курские полки, ткнувшись в низкую облачность, в густые снежные заряды 
рассыпались, разметались по случайным аэродромам, а часть экипажей, кто на 
колесах, а кто и на «брюхе», примостилась в чистом поле.

Разбор, учиненный командующим ВВС Орловского военного округа генералом Котовым, 
был жаркий. В его руках переливалась, растекаясь по полу сцены, длинная лента 
фотомонтажа всего воздушного парада. Генерал сокрушенно рассматривал ее 
фрагменты, поднимая для объяснения то одного, то другого командира и, строго 
выговаривая им, раздавал наказания. Но вот его внимание привлекла девятка машин,
 хранившая четкий строй, точный росчерк дистанций и интервалов. Он несколько 
раз пересчитывал принадлежность этой девятки, и каждый раз она оказывалась 
казьминской. Командующий поднял Сергея Павловича, а за тем и нас, командиров 
кораблей, сказал доброе слово и объявил благодарность. Вот так. Знай наших!

Но неплохо летал в строю и переменный состав летчиков. Инструктора мы хоть и 
молодые – первые крепкие пилотские навыки дать умели. Ценили красоту строя, 
стараясь друг перед другом показать ее во всем блеске, и всегда волновались при 
выпуске обучаемых в первый самостоятельный групповой полет: как они там 
справятся без инструкторов? В таких полетах случались и огорчения: вдруг кто-то 
сползал со своего места, и к аэродрому подплывал эдакий разломанный треугольник,
 а помочь нечем – нет у нас микрофонной связи ни между самолетами, ни с земли. 
Дотянуться бы к летчикам хотя бы двумя словами, и станет строй, как на картинке.
 Конечно же, все эти воздушные красоты не имели какого-либо прикладного 
значения, но эстетическое было для нас не чуждо.

Однажды я попросил моего товарища, добряка и безотказного трудягу, 
замечательного летчика-инструктора Виктора Скопова слетать с моим звеном