С той ночи Крутогуз не пропускал ни одного боевого полета, каким бы сложным ни 
был каждый из них.

Иначе виделся Федя Алексеев. Решительно ни чем не уступая Крутогузу ни в летных,
 ни в боевых качествах, он был тоньше, изящнее, что ли, не только внешним 
обликом и сдержанной манерой поведения, но и в культуре техники пилотирования, 
искусстве боевого полета. Там, где другой будет ломиться сквозь стены, Федя 
отыщет дверь.

Несколько позже с очередной группой новичков появился совсем молоденький летчик 
Володя Петров. За ним прямо с завода пригнали его новенький собственный самолет.
 Крупным шрифтом в одну строку – благо места хватало – вдоль фюзеляжа 
растянулась дарственная надпись: «Сыну-летчику от отца Петрова Ермолая 
Логиновича». Володин батя жил в Бурятии, был председателем богатого колхоза, 
славного, помимо всего обычного, крупным пчеловодством. Вот и накопились 
деньжата, ни много ни мало – на дальний бомбардировщик. Володя, несмотря на 
положение «монопольного судовладельца», первоначально подвергся, как и все его 
сверстники, тщательной проверке техники пилотирования, вывозке и тренировке во 
всех условиях погоды и суток и только после этого на именном корабле пошел в 
бой. Летал на нем всю оставшуюся войну и воевал без страха и упрека, был храбр, 
собран, ходил на любые цели, умел рисковать, не терялся в трудных ситуациях. 
Его нередко ставили в пример другим, не обделяли наградами. И пролегла перед 
ним вполне благополучная летная стезя авиационного командира, но он вдруг, 
закончив войну, бросил, казалось, любимое дело, ушел из авиации и бесследно 
исчез. Только остались витать легенды о юном летчике – собственнике тяжелого 
бомбардировщика. Спустя годы и годы школьные следопыты поместили в центральной 
газете неуверенный вопрос: да был ли такой? И вдруг отозвался сам Петров. Живет 
в Бурятии, в родной Бичуре – семейство, работа, хозяйство. Все в порядке. Шлет 
привет всем, кто его помнит.

К концу войны, сказать по правде, народец к нам пошел пестрый, и чем дальше, 
тем слабее. Находки почти не попадались. Сказывалась не столько скоротечность 
летного обучения, сколько пороки человеческого материала, в отрочестве 
формировавшегося без родительского присмотра и уже иссякавшего терпимым 
качеством. С иными летные командиры не столько морочились на вывозке, сколько 
пытались укротить их беспутные нравы и неудержимое пристрастие к хмельному. Да 
и на задания эту братию выпускали редко – за них воевали другие. Только с 
завершением войны удалось, к душевному облегчению, изгнать их из авиации.

Как они сейчас, уже пожилые, чувствуют себя? О чем вспоминают в ветеранских 
очередях? Небось молодежи в пример себя ставят...

Месяц май. Пятнадцатое. Бомбим Днепропетровск – мой родной город. Здесь я 
родился, рос и учился. Отсюда ушел в авиацию. Каждый переулок, каждый дом мне 
знакомы как азбука.

Бомбим, конечно, не сам город, а железнодорожный узел. Это третий полет, но 
волнуюсь опять. Никак не могу представить немецкого оккупанта на городских 
бульварах, да еще стреляющего по мне из родных стен.

Где отец, где мать?...

Только после освобождения города я узнал, что батя мой, будучи «великим 
стратегом», решил, что немцам Днепр ни за что не одолеть, ибо слишком широк он 
для них, да и вообще вся эта военная затея ненадолго, и потому, подхватив свое 
компактное семейство и самое необходимое для короткой жизни вдали от дома, 
переехал на ту сторону Днепра и остановился в приглянувшейся ему деревне. Там 
их немцы и обошли.

В сущности, отец в логике своих «военных воззрений» был абсолютно прав. Это как 
же нужно было, деликатно говоря, проворонить войну, чтоб не только допустить 
немцев к Днепру, но и дать им перебраться через такую мощную естественную 
преграду!..

Маневр в деревню потерял смысл. Пришлось возвращаться в свой город, только 
пристанище искать на его другом конце, справедливо полагая, что неосторожное 
слово старых соседей насчет сына-летчика немцы мимо ушей не пропустят. Однако 
нечто подобное все-таки случилось на новом месте. Однажды дочка наших знакомых 
привела прямо в квартиру двух волочившихся за нею молодых немцев, убеждая их, 
что форма советских летчиков куда красивее немецкой. И прямо к матери:

– Покажите им, Прасковья Васильевна, фотографию вашего Васи в летной форме.

Бедная мама обомлела и еле убедила эту дурочку, что никаких фотографий у нее 
нет, что она что-то путает, а Вася вообще не летает и давно уже бесследно 
пропал. Поняли что-то немцы или нет, сказать трудно. Поглощенная в тот вечер 
совсем иными страстями вся компания вскоре исчезла. Но дома тревога с души не 
спадала – а вдруг опомнятся и еще вернутся уже без шлюхи?...