В небольшом домике было божественно тепло и уютно. Мне не терпелось поскорее 
нырнуть в белые, как летние облака, простыни и хоть нанемного погрузиться в 
иной мир – тишины и покоя. Облачившись в свежее исподнее, послушно наглотавшись 
порошков и таблеток, я, наконец, добрался до этой небесной благодати и блаженно 
заснул. Спал очень долго. А утром, подойдя в прихожей к рукомойнику и 
наклонившись к его соску, с недоумением снова проснулся в постели. Надо мною 
молча стояли докторица и сестра. Что за чертовщина?

– Как я здесь очутился?

– Так ты ж, как бревно, грохнулся в обморок, – сказала докторша, – хорошо еще 
голову не разбил. Лежи и не смей подниматься.

Ничего себе прихворнул!

Болезнь только разыгрывалась, но через неделю все сошло. Мацевич настоял дать 
мне пару недель для отдыха, и я попутным транспортным самолетом улетел в Москву,
 к Феде – он в это время был дома. Там я узнал о капитуляции уцелевшей 
сталинградской группировки немцев и о пленении ее командующего фельдмаршала 
Паулюса. Народ ликовал, зримо осязая зарю Победы. Но это, как оказалось, было 
даже не полвойны. Немцы спешно сосредоточивали огромные и мощные силы для 
решающей схватки в районе Орла и Курска. АДД снова обрушила всю свою ударную 
силу на срыв оперативных перевозок. Как потом оказалось, не зря горели 
железнодорожные узлы и станции – именно из-за этих ударов сроки начала 
наступательной операции гитлеровцы оттянули почти на месяц.

Мой экипаж, невольно и счастливо отдохнув вместе со мною, был, что называется, 
на взводе и не то чтобы рвался в бой, но спокойно продолжил прерванное дело и 
боевых вылетов не пропускал.

Среди обычных задач, что ставил нам командир изо дня в день, мало чем 
отличавшихся друг от друга своим главным содержанием, вдруг в конце марта – 
непривычная, неожиданная, удивившая и даже смутившая нас – фотоконтроль! Обычно 
она поручалась специализированным экипажам, а тут – нам. Как это делается, я 
знал, но никогда, как и Архипов, не летал с фотоаппаратами на контроль 
результатов удара и не испытывал тяги к этому виду боевого искусства, поскольку 
в «холостом нападении», не приносящем противнику какого-либо материального или 
убойного ущерба, особой привлекательности не видел, предпочитая иметь дело с 
боевыми бомбами, но, когда досталась нам и эта задача, я только над целью (то 
был железнодорожный узел Конотоп) понял, какой особой выдержкой, железными 
нервами и боевой доблестью должен обладать ночной фоторазведчик, чтобы не 
упустить единственный шанс добыть ожидаемый в высоких штабах фотоснимок с очень 
длинного боевого пути, где, как бы тебя жестоко ни обстреливали, «не моги» 
шевельнуться, особенно после того, как сброшены все фотобомбы, и последняя из 
них, после невыносимо долгого и томительного ожидания, еще не взорвалась. Весь 
кошмар был в том, что к фотоконтролю полагается приступать только после 
окончания бомбардировочного удара, когда от цели уйдут буквально все и на тебя, 
единственного в воздухе, идущего по горизонту как по шпагату, точно через центр 
цели и уже схваченного прожекторами, обрушивается огонь всей наличной 
артиллерийской рати, которой есть время и прицелиться, и пристреляться.

Мы долго прикидывали с Петром, пока шла бомбежка, с какой стороны нам 
сподручнее начать боевой путь и, наконец, когда пришла наша минута, решились, и,
 только что не перекрестясь, пустились резать через самую середину узла. На 
обычном бомбометании я бы такого огня не выдержал, свернул бы в сторону и начал 
все сначала, а тут – лучше за борт не смотреть.

Медленно, выдерживая заданные интервалы, уходят из люков фотобомбы. Ушла и 
последняя, а первая еще не взорвалась. Когда же? Но вот все небо вдруг 
озарилось ослепительной вспышкой, за нею второй, третье... Я считаю их, с 
нетерпением ожидая последнюю. Наконец и она. Огонь чуть подрассеялся, видно, 
вспышки ослепили пушкарей, но не ослабел. Резко сворачиваю в сторону, потом 
чуть в другую, меняю высоту, скольжу на крыло – не даю прицелиться, но разрывы 
снарядов, как комариный рой, сопровождают нас на полную вытяжку. Сошло.

На смонтированных листах фотопланшетов был виден не только разбитый и еще 
горевший конотопский узел, но по всей полосе отпечатались пестрой рябью следы 
разрывов зенитных снарядов. Больше на фотоконтроль я не ходил и не просился.




Восточнопрусский сеанс




Старые знакомые. В спиралях ада