нас и противник. Мы, в общем-то, каких-либо неудобств от этого не испытывали, 
но однажды, когда крупная группа полков АДД приблизилась к аэродрому Бобруйска, 
немцы за несколько минут до удара сбросили над его ложным двойником гирлянду 
САБов, а спустя минуту-другую выдали несколько взрывов и пару пожаров. Идущий в 
голове полков лидер группы осветителей, полагая, что кто-то его опередил, 
попался на удочку и повесил свои САБы там же, где еще светили немецкие. Другие 
добавили. Остальное было «делом техники». Доверясь лидеру и соблазнясь 
великолепной подсветкой цели, ударный эшелон, уже не разбирался в тонкостях 
ориентировки, дружно навалился на «аэродром», вызвал еще несколько «пожаров» и 
«взрывов», возникновение которых искусно предусмотрели немцы. Била зенитная 
артиллерия, в воздухе плавали прожекторные лучи. А тот, настоящий, заполненный 
самолетами боевой аэродром, во спасение которого и был затеян весь этот 
карнавал, притих рядом в абсолютной темноте, не проявляя признаков жизни, и 
уцелел.

Хотя, как потом оказалось, среди штурманов, да и командиров кораблей, было 
немало усомнившихся в достоверности цели – зрелище было настолько грандиозным и 
эффектным, что всякие подозрения в возможности массового заблуждения начисто 
угасали. Атавистически присущее нам стадное чувство и годами воспитанная 
привычка к единодушию не отказали и на этот раз. Ну мыслимо ли было отделиться 
от общей группы, пройти чуть подальше и отработать по действительной цели, если 
все так дружно колотят «ее» в другом месте? Никто не хотел верить ни снимкам, 
ни агентурным донесениям. Но куда деваться! Пришлось еще раз навестить Бобруйск.
 На этот раз «концерт» давали мы. Без дураков. Аэродром горел и взрывался 
вполне натурально.

Ребра мои успокоились, пора было выбираться в полк. Для ночной тренировки 
Василий Гаврилович выбрал, чтоб не мешали немцы, небольшой захолустный аэродром 
где-то за Гусь-Хрустальным. Я сходил разок в зону, оттренировал взлет и посадку 
и почувствовал, что прежние летные силы ко мне вернулись в полной боевой форме.

Первым в экипаж пришел Петр Степанович Архипов – новый штурман. Крепко и ладно 
сложенный, в меру высокого роста, блондинистый, с красивым, добрым и 
мужественным лицом. Петр был чуть постарше меня. Он уже успел сделать несколько 
мучительных боевых полетов, но вдруг ушел из экипажа и запросился в любой 
другой. Казалось, командир ему достался как в награду – бывалый опытный пилот, 
этакий русский витязь, майор Суров. И рост, и взор, и командирские манеры – 
залюбуешься. Да не по силам было старшине загнать этого корифея на стреляющую 
цель – тот все норовил бочком проскользнуть мимо нее. А когда штурман, не 
дотянув его до точки прицеливания, отказывался сбрасывать бомбы, майор сам 
хватал ручку аварийного сбрасывания и двумя движениями освобождался от них, при 
этом назидательно толкуя «несмышленому»:

– Учти, еловая голова, они там не картонными стреляют...

Однажды, сославшись на плохую работу моторов, Суров приказал Архипову сбросить 
бомбы «на пассив» в реку Оку – на своей территории. Архипов, чувствуя вполне 
нормальный ритм полета, принялся уговаривать командира зайти хотя бы за линию 
фронта, в крайнем случае сесть с бомбами – опасности ведь никакой. Но Суров и 
на этот раз расправился с бомбами без штурмана.

На земле в работе моторов никаких пороков обнаружить не удалось. Тут уж Архипов 
взбунтовался. Суров дрогнул и каким-то образом сумел благополучно исчезнуть.

Поразительно, но Тихонов, командир строгий и принципиальный, к «корифеям» бывал 
необъяснимо снисходительным. Суров, помнится, прикатил к нам для короткой 
стажировки, дабы, так сказать, приобщиться, в годину тяжкую для Отечества к 
лику ее верных защитников. А Тихонов, пользуясь еще своим неусохшим правом, 
взял да и включил его в основной штат полка.

Среди паломников за боевым опытом к нам не раз являлись именитые гастролеры, от 
которых было больше мороки, чем толку, с их нетерпением, пока еще в живых, 
чуть-чуть попробовав войны, скорее отвязаться от нее.

Но наведывались и серьезные, деловые стажеры. Одно время зачастили штурманы: 
преподаватели, инструкторы, начальники кафедр из летных школ и училищ. Одни – с 
летным допуском – ходили на боевые задания, другие изучали опыт войны по 
штабным документам. Тихонов не раз подсаживал стажеров и ко мне. Однажды мы 
полетели со школьным преподавателем майором Компаном. Где-то за Уралом, 
наслушавшись и начитавшись, будто на фронте, идя в атаку, наше воинство 
непременно кричит «за Родину, за Сталина!», он и мои бомбы сбросил над Орлом с 
этим кличем да в ту минуту, когда самолет был еще в развороте.

– Что ж ты наделал! – заорал я в отчаянии.

Я материл его, выходя из себя, до самой посадки, но он упрямо уверял, что бомбы 
взорвались на станционных путях. Не могли они там оказаться! Радисты в этом 
разбирались лучше: бомбы ушли в город...

К тому времени, когда я собирал экипаж, вернулся из энкавэдэшного лагеря