– Денег у нас, правда, нету...

На этих словах шоферские глаза сощурились и с наглой улыбочкой, за которую 
хорошо бы дать по роже, скосились в мою сторону.

– А вот харчи, – продолжал я, – у нас найдутся...

Улыбка исчезла, появился интерес. В моем и Ивановом сшитых из плотной бумаги 
пакетах еще оставалось с дороги по обломку рафинада, пара кусков сала, ломоть 
зачерствевшего хлеба и брикет горохового концентрата. Шофер взглянул на все это 
немыслимое по тому времени богатство, молча сгреб пакет в салон и, видимо, в ту 
минуту послав своего сиятельного шефа, надеясь отбрехаться, ко всем чертям, 
открыл заднюю дверь.

Развалясь на бархатных подушках, мы с Иваном чувствовали себя по-королевски. 
Жаль, дворец был недалеко и путешествие оказалось коротким.

У штаба АДД все, кто случайно оказался у парадных ворот, подтянулись и 
почтительно застыли в ожидании выхода из машины высокой персоны, но при нашем 
появлении вытянули шеи и открыли рты. И, только узнав, кто мы есть, подхватили 
нас и повели к начальству. Тут же по прямым проводам из полков за нами были 
вызваны машины.

Прикинув, что в моем распоряжении есть по крайней мере не менее часа свободного 
времени, я пустился на Масловку, к Федору Павловичу, моему Феде – авось, он 
дома! Но Федя был на фронте, а у подъезда я неожиданно встретил Жору Нисского и 
радостно бросился к нему. Взглянув на меня, Жора почему-то смутился, с какой-то 
кислой улыбкой поздоровался и торопливо исчез. «Что за черт? Какая собака 
пробежала между нами?...» – недоумевал я. Но только на следующей, не скорой 
встрече, каясь и прося простить его, окаянного, Жора признался, что принял меня 
в тот день за беглого арестанта, искавшего на Масловке укрытия у добрых 
знакомых. Как было поступить ему?

Сообщит куда следует? На это он ни за что не смог бы решиться. Укрыть? 
Преступление расстрельное. А усомниться в предположениях, да хотя бы спросить, 
откуда я такой свалился, в голову не пришло, глядя на мой изможденный и 
затрапезный вид. Жора не раз, почти при каждой встрече, говаривал, рассматривая 
меня еще издали: «Ну, Васька, ты орел – форму носить умеешь». А тут вдруг такая 
метаморфоза...

За Душкиным из Монина примчала легковая машина. За мной командир прислал 
самолет «У-2».

С Ваней мы так сдружились за те немногие дни, пока были вместе, что только 
сейчас почувствовали, как трудно будет нам расставаться. В этом обаятельном 
человеке было столько притягательной силы, доброты и умного чувства юмора, что 
рядом с ним я чувствовал себя на редкость счастливым, а все невзгоды нашего 
дорожного бытия незаметно сглаживались.

Мы постояли обнявшись, чуть-чуть потрепали друг друга. Ваня вдруг снял свой 
командирский ремень и отдал мне, взяв на память мой, солдатский, потом сел в 
черную легковушку и укатил. Я пересек Ленинградское шоссе, вышел к летному полю 
Центрального аэродрома и побежал к уже ожидавшему «У-2».

С самолета меня доставили прямо к командиру полка. Василий Гаврилович вышел 
навстречу, обнял, поцеловал и усадил рядом. В неспешной беседе командир 
расспросил обо всем случившемся, ободрил, а под конец подарил бутылку марочного 
вина и приказал, не заходя в общежитие, как есть, запечатлеть мой облик у 
полкового фотографа.

Встреча в полку была шумной. Из комнат высыпали летчики, штурманы – и ровесники,
 и старшие командиры. Всего меня обхлопали, разъерошили. Больше всего дивились 
обмоткам, допытываясь, сам ли я навострился так ловко пеленать свои икры. За 
хлынувшими «ну как» и «ну что» кто-то успел собрать из комнат стаканы, и 
дареное вино аптекарскими дозами, как на причастии, разошлось по донышкам.

Среди собравшихся не было Николая Тарелкина. Я спросил о нем. Пропал, сказали, 
не вернулся. Очень сокрушался, узнав о моем исчезновении, но через два дня сам 
как в воду канул. В ту ночь, на 23 июля, Тарелкин пошел бомбить войска у 
донских переправ в районе Константиновска, недалеко от Ростова. Накануне, после 
короткой поездки в Бузулук, где в то время жила Зоя Ивановна, его жена, он 
немного потренировался в полетах вокруг аэродрома и на другой день получил 
боевую задачу – первую после той памятной ангербургской драмы, из которой он 
так счастливо выбрался. На задание вышел со своим неизменным штурманом 
Дедушкиным и с новыми, вместо Митрофанова и Терехина, стрелками-радистами. Ночь 
была черной, а по Дону гуляли грозы. К целям из полка пробились всего четыре 
экипажа. Среди них – Тарелкин. Высота удара невольно оказалась гораздо ниже 
заданной. Одолел ли он оборону и что с ним потом приключилось, об этом никто 
ничего не знал. Только видели, как от переправы вдоль Дона полого пошел к земле