Обстоятельный расспрос состоялся на другой день в штабе авиации 3-й ударной 
армии. Среди авиационных командиров рядом с их начальником полковником Абаниным 
угадывались, по манере задавать вопросики, работники особого отдела 
контрразведки «СМЕРШ» (что в переводе с аббревиатуры означает «смерть шпионам»).
 В какие-либо сомнения я своих собеседников не вверг, но и отпускать в полк 
меня они не торопились. Видимо, шли какие-то запросы.

В сарайчике, где к ночи определили для меня новый ночлег, был еще кто-то. Я 
насторожился. Слишком необычен был мой сосед. Лучше сказать, страшен. Дезертир? 
Бандит? Не зря ведь под охраной.

– Вот с ним и будешь ночевать, – сказал мне мой сопроводитель, теперь 
охранявший и мою «безопасность». – Его только что привели сюда. Говорит, тоже 
летчик.

Я приблизился к нему и ужаснулся: заросшее, исцарапанное лицо, в клочья 
изодранная гимнастерка, сквозь которую зияло голое окровавленное тело, вместо 
брюк – трусы, на облепленных грязью босых ногах еще кровоточили свежие раны. Он 
сидел, свесив голову, и тяжело дышал.

– Что ж ты стоишь? – напустился я на солдата. – Ему ж помочь надо!

Но тут вошел фельдшер, зажег фитиль коптилки, вместе со мной помог бедолаге 
обмыться, смазал и забинтовал его раны. Принесли белье, на первый случай 
одежонку, накормили и уложили спать.

Это был лейтенант Иван Душкин, летчик из братской дивизии дальних 
бомбардировщиков. Его «одиссея» была посерьезнее моей, хотя изначально 
свершилась проще.

...В ту злосчастную ночь он тоже шел на Кенигсберг. Пройдя в грозовых облаках 
несколько севернее моего пути и заметно дальше, чем это удалось мне, Душкин 
очередным мощным броском на несколько сотен метров вниз был сорван с сиденья, 
выбил затылком фонарь и оказался на воле. Осталось открыть парашют.

Он не видел, где упал самолет, не слышал звука его падения и, не теряя времени, 
устремился в сторону своей территории. Обходя дороги и селения, опасаясь любой 
встречи с людьми, Душкин день за днем продвигался на восток, угадывал 
направление по случайным приметам и потому, петляя в пути, невольно удлинял его.
 Перед ним вставали все новые лесные заросли и завалы, ручьи и болотные топи. 
Одни он обходил, другие преодолевал напролом. Кормил его лес – чем мог. Еще в 
начале пути Душкин наткнулся то ли на разлившийся после ливней ручей, то ли на 
лесное озеро. Эту водную преграду в унтах и с меховым комбинезоном на плечах 
взять с ходу было невозможно. Тогда Иван соорудил из небольшого бревна и веток 
подобие плотика, выломал шест и, уложив на «корму» летные доспехи, а заодно и 
брюки, чтоб не замочить, пустился на своем «корвете», отталкиваясь шестом, в 
плавание. Но, отойдя совсем немного, плот покачнулся, накренился и опрокинулся. 
Комбинезон, унты и брюки ушли на дно. Иван полетел в воду и на берег выбрался 
вплавь. На нем остались гимнастерка, трусы и пистолет в кобуре на командирском 
ремне. Дальнейший путь был сплошным испытанием воли и выносливости в этом диком,
 заросшем и залитом половодьем лесу. К Ловати он подошел днем и, только 
дождавшись ночи, переплыл реку. Здесь его и перехватили.

У Душкина документы хоть и промокли, но сохранились – это избавило его от 
лишних разговоров. Дали ему время прийти в себя и подлечить раны. Наконец, 
какие-то вести пришли с нашей стороны, видимо, со штаба АДД. Тут уж нам выдали 
сносные солдатские ботинки, черные обмотки к ним, выписали на дорогу харчей 
сухим пайком и вручили проездные документы. Ваню, кроме того, одели в 
отстиранные солдатские брюки и гимнастерку.

Прошло еще двое суток, прежде чем мы где пешком, а где на попутных подводах и, 
наконец, на товарном поезде, добрались до Бологого. Не резвее тянулся 
пассажирский и до Москвы.

На Октябрьском вокзале Иван наотрез отказался идти по городу пешком, стесняясь 
своего и вправду пугающего вида, еще хранившего следы недавних, хоть и 
забинтованных ран.

– Нет, – упирался он, – куда таким по Москве? Дождемся вечера, тогда уж 
как-нибудь...

В карманах у нас не было ни копейки и надеяться на какие-либо колеса не 
приходилось. Что делать?

На вокзальной площади одиноко стоял «ЗИС» – огромная, сверкающая лаком и 
никелем комфортабельная машина, скорее, карета для седоков кремлевского 
масштаба. «ЗИС» явно ожидал своего вельможного хозяина. Но я рискнул спросить у 
шофера – не подвезет ли он нас до Петровского дворца.