– Возникает вопрос, кому же верить?

Мы раскрыли рты: да, кому же? Паузу комбриг затянул, и тут кое-кто мог подумать,
 что верить-то некому. Но он, наконец, произнес:

– Коммунистической партии!..

Ответ выглядел довольно абстрактно. Но и этого было вполне достаточно. Мы 
единодушно тянули вверх руки, поддерживая мудрую политику Сталина и требуя 
смертной казни презренным убийцам.

Однако между собой, помнится, мы на эту тему никогда не говорили. Да и о чем 
говорить? Что обсуждать? В таких разговорах можно нечаянно выпустить 
подозрительную мысль, в чем-то засомневаться, и тогда не спасешься. Не трогал я 
эту тему даже с самым близким и душевным другом своим, таким же курсантом, как 
и все, Леней Мальцевым. Не мог же я ему сказать, что друзья из Днепропетровска 
сообщили мне об аресте моих старших товарищей, комсомольских газетчиков – 
Бориса Малицкого, Михаила Вольнова. Схватили и редактора той газеты, где я 
работал. Как бы Леня на это отреагировал? Да и сам он, как я узнал позже, 
неспроста помалкивал о своей родне. Не мог я ему доверить правду и о том, что 
еще в начале тридцатых сослали на Крайний Север моих крестных – дядю Даню и 
тетю Сашу, родную сестру моей матери, с моими двоюродными сестрой и братом 
Тоней и Ларей. Ну, любил дядя Даня под хмельком за ночными картишками пустить 
иной раз двусмысленную шуточку насчет наступивших порядков. Кто-то из 
промотавшихся и «стукнул». Но разве за это можно так карать?

Вскоре исчез комбриг Стойлов. Видно, слишком затянул паузу, думая над тем, кому 
же верить, и не назвал того персонально. К тому же – болгарин. Ясно, 
«иностранный шпион». За ним канул командир 4-й эскадрильи майор Зубов – высокий,
 стройный, красивый человек со строгим лицом и доброй душою. Пропал и капитан 
Зражевский, только что вернувшийся из Испании с орденом Красного Знамени. Зато 
долговязый и, как говорили, туповатый и бездарный инструктор старший лейтенант 
со 2-го отряда той же зубовской эскадрильи, исчезнув на время, неожиданно 
возвратился к нам с тремя шпалами вместо трех кубарей и комиссарскими звездами 
на рукавах.

И уже совсем оторопело воспринял я арест начальника ВВС Красной Армии 
командарма Алксниса. Только в прошлом году он прилетал к нам на своем «Р-5» и 
на выходе с аэродрома встретился со строем нашей курсантской группы. Командир 
остановил строй, развернул в сторону командарма и отдал ему рапорт. Алкснис, 
медленно проходя вдоль шеренги, временами останавливался, кому-то задавал 
вопросы, беседовал. Остановился и около меня и, конечно, спросил, сколько мне 
лет и хочу ли я летать. Отвечал я кратко, но очень спокойно, по-домашнему. Он 
чуть улыбнулся, мягко положил руку на мою грудь, будто благословляя, и прошел 
дальше. И вот, оказывается, – коварный враг народа, шпион и убийца. Понять это 
было невозможно. Но это и не требовалось – полагалось все воспринимать так, как 
есть, без раздумий.

Время шло быстро. К девятнадцати годам я окончил школу, привинтил к голубым 
петлицам по красному «кубарю» младшего лейтенанта и был во всем готов, как мне 
казалось, ринуться в большую жизнь боевой авиации. Да, в сущности, все так и 
произошло...

Но сейчас я был во фронтовой Москве и, никого не обнаружив в Фединой квартире, 
решил заглянуть, не очень надеясь и там найти кого-нибудь из моих знакомых, в 
соседний старый дощатый дом. К моей большой радости, там, в полумраке холодной 
комнаты, застал я одиноко сидящего у мольберта над еще только рождавшимся 
«Ленинградским шоссе» Георгия Григорьевича Нисского – превосходного и тонкого 
художника, большого мастера современного пейзажа, великолепного спортсмена, 
умного и веселого человека. Мы были знакомы совсем немного – с прошлой зимы – и 
год не виделись, но мне он очень обрадовался, бросил работу, усадил рядом с 
собой, стал расспрашивать о фронтовых делах и всякого рода новостях. Потом 
поставил чайник на чугунную печку, предупредив, что, кроме кипятка, ничего не 
будет, и достал брикет засохшего хлеба. Нетрудно было понять, что жил он очень 
голодно, и я был просто счастлив, что со мной оказались рассованные по карманам 
комбинезона мясные бутерброды и пара плиток шоколада. Для Жоры (так уж – по 
имени и на «ты» – у нас незаметно сложились отношения, несмотря на то, что он 
был намного старше меня) это был просто праздник, пиршество. Он забыл вкус 
довоенной еды и теперь ел с жадностью и наслаждением.

– Что ж ты, Васька, собачий брат, спиртику не захватил?

Я действительно пожалел тогда, не предвидя такой встречи, что не взял с собой 
ничего спиртного. Жора, грешным делом, любил посидеть за бутылочкой, и в те 
годы это ему еще ничем не угрожало. Он был очень крепким и сильным человеком, 
работал без устали, многие его полотна уже приобретали известность, а позже 
стали хрестоматийными. В пейзажах Нисского – всегда стремительное движение, 
высокое небо, много воздуха, пространства, экспрессии. Он упивался скоростью, 
передавая это в живописи, поскольку и сам был мастером лыжного спорта, а в 
первые послевоенные годы – чемпионом России в гонках на яхтах. Я был полон