Еще не видя геометрии города, различаем район железнодорожного узла и готовимся 
к выходу на боевой курс. Картина сосредоточенного ночного удара фантастическая! 
В ней трудно с непривычки разобраться, а мы, ничего не выдумывая, напрямую 
несемся к своей точке прицеливания. Прожектора нас схватили мгновенно и дружно, 
артиллерийский огонь прицельно садит прямо по машине. Но деваться некуда, нужно 
идти вперед. Снаряды рвутся так близко, что слышен запах горелого пороха. А 
боевой путь все не кончается. Мы дуем по струнке, на постоянной высоте и 
скорости, и я понимаю: лучших условий пушкарям для прицельной пальбы не 
придумать. Лучи слепят штурмана, мешают прицеливаться, но цель он видит – там 
рвутся бомбы. Наконец ушли туда и наши – все сразу. Я стал маневрировать и, 
чтобы увеличить скорость и скорее вырваться, перешел на снижение, но прожектора 
нас не выпускали и стрельба не ослабевала. За границей зоны ПВО лучи круто 
наклонились, вытянулись в нашу сторону, держа с хвоста. Огонь, правда, стал 
утихать, и нас, наконец, отпустили восвояси.

– Как хоть бомбы положил, штурман? – вздохнул я.

Вася Земсков оживился:

– Бомбы легли хорошо – прошли через большой очаг пожара. Огня мы им подбавили.

По пути на свой аэродром нас больше никто не трогал: линия фронта по-прежнему 
была под облаками, только кое-где ползали по ним круглые белые пятна от лучей 
прожекторов, пробивавшихся снизу, да иногда по сторонам взрывались одиночные 
бесприцельные снаряды.

Вырвались – и ладно. Наверно, так и полагается на войне. Живем до следующего 
раза.

Пошли очередные боевые полеты, и в каждом из них почти одна и та же картина – 
неминуемо попадаешь в прожектора и весь огонь собираешь на себя. А как другие? 
Я заметил, что в те мгновения, когда ПВО обрушивается на наш самолет, на целях 
особенно интенсивно рвутся бомбы других экипажей. Значит, они умеют 
воспользоваться этой минутой? Да, кроме того, оказывается, не со всех сторон 
огонь одинаков – есть направления просто со слабой обороной, и оттуда идти на 
удар гораздо проще, если, конечно, это не противоречит условиям задания. 
Наверное, не следует ломиться на цель с ходу, очертя голову, а осмотреться, 
выбрать менее простреливаемое направление, выждать удобное время, когда огонь 
будет сосредоточен на других самолетах, и – вперед! «Кстати, не длинноват ли у 
нас боевой путь?» – прикидывал я. Земсков тоже так считал – длинноват.

Эта наука ко мне приходила постепенно, в правоте ее я все больше убеждался на 
практике. Другие летчики тоже так поступали, но многие делали иначе. Кто-то 
спешил взлететь раньше всех, чтобы первым выйти на цель, полагая, что этим 
достигается внезапность атаки, когда ПВО, захваченная врасплох, в лучшем случае 
способна открыть беспорядочную стрельбу. Другие предпочитали бомбить в 
последнем эшелоне, рассчитывая, что измотанные зенитчики в конце удара не в 
состоянии поддерживать организованный огонь, но в тот период у нас было так 
мало сил и много задач, что изматывать ПВО нам пока не удавалось.

Каждый был прав по-своему. Предстояло вырабатывать и свои принципы, хотя вряд 
ли они могли быть универсальными, если учесть, что ПВО не только каждого 
объекта была построена по-разному, но существенно видоизменялась от налета к 
налету.

Удар по Минскому железнодорожному узлу вселил уверенность в надежности 
обретенного запаса прочности: этот район защищался очень сильно, но мы сумели 
пройти нетронутыми через все его пекло, уложили бомбы по забитым составами 
станционным путям и, подняв к небу новые языки пламени, ушли от цели. Нас, 
правда, на выходе все-таки схватили и отлупили, но терпимо, без последствий.

Ну а что касается истребителей, то немцы в темные ночи появлялись редко и еще 
реже ввязывались в бой, хотя иногда им удавалось подкараулить на проторенных 
маршрутах зазевавшийся экипаж и пустить его горящим к земле.

Как бы то ни было, среди проблем ночных боевых действий преодоление ПВО 
выглядело делом особенно сложным. Это волновало и экипажи, и наших командиров.

В один из дней комдив Евгений Федорович Логинов в небольшом зальчике нашего 
общежития собрал летный состав и предложил нам поделиться друг с другом опытом 
выхода на цель, рассказать, как каждый из нас строит противозенитный маневр, 
как поступает при встрече с истребителями. В некотором роде – конференция.

Выступали большей частью летчики тертые, побывавшие в тугих переплетах и этой 
войны, и тех, что были в Финляндии, Китае, Испании.

Я вслушивался в этот пестрый разговор, но не находил в нем причалов. Кто-то 
всех убеждал в своей правоте, другие, переча ему, противопоставляли свой опыт. 
Настораживали самые бойкие. Явно бравируя своей лихостью и откровенно нажимая