оказались «чужими», и мне нужно было собирать новое «войско».

Иду в штаб. Куда же еще? Штурманские резервы начисто исчерпаны. Оставался один 
– старший лейтенант Василий Земсков, но он адъютант эскадрильи. По-детски 
толстощекий, не по возрасту (хоть и был он старше меня лет на восемь) 
полноватый, но очень подвижный крепыш. Земсков не знал ни дня, ни ночи в вечной 
беготне и телефонной перебранке. Все всё требовали от него немедленно – машины, 
койки, электрические лампочки, какие-то талоны и бог знает что еще. Но когда 
речь зашла о полетах – решение было мгновенным: готов! Нашлись и отличные 
стрелки-радисты – Николай Чернов и Алексей Неженцев. Штабные дела Земсков 
поручил своему помощнику, шустрому технику, легко поменявшему романтику 
аэродромного рева моторов на экзотику штабных коридоров, а сам облачился в 
летные доспехи и обзавелся картами. Штурманом он оказался великолепным – машину 
вел по ниточке, бомбил без промаха и делал все это с каким-то веселым азартом. 
Всякие там зенитные снаряды, истребители – будто не для него, а когда сбрасывал 
бомбы, приговаривал что-то озорное.

Долгий антициклон сменился целой чередой циклонов – неслись тяжелые тучи, 
срывались снегопады. Погода прижимала к земле, подставляла под прямой 
пулеметный и малокалиберный артиллерийский огонь, но совсем не избавляла от 
опасных встреч в свободном пространстве и с истребителями. И... не только 
фашистскими. В начале февраля такой «пассаж» чуть не кончился для нас бедою. 
Полные боевого возбуждения, мы уже возвращались с бомбардировки Дорогобужского 
моста (который, кстати, отлично накрыли), как вдруг в разрывах облаков нас 
прихватил одиночный «Мессершмитт-109» и успел, собака, прежде чем мы скрылись в 
облаках, обстрелять, не причинив, однако, какой-либо порчи. На этом дуэль 
закончилась, поскольку найти нас он больше не мог. Вскоре опять обозначилось 
чистое небо, но это была уже своя территория, а заметив сбоку звено наших 
барражирующих истребителей «И-16», мы вообще почувствовали себя в полной 
безопасности. Тройка плавно приблизилась к нам и еще издали стала 
пристраиваться – видимо, ребята решили немного пройтись этаким сопровождающим 
эскортом рядом с возвращающимся с боевого задания кровным 
братом-бомбардировщиком. Но на всякий случай, для сердечного знакомства на 
полном доверии мы все-таки дали условный сигнал «я свой» – покачали крыльями и 
пустили ракеты. И вслед за этим по самолету градом посыпались пули: брызнули 
стекла с моего лобового козырька, пробоины горохом рассыпались по крыльям и 
верхней обшивке штурманской кабины. Ввязываться в дурацкую драку было 
бессмысленно. Я крикнул стрелкам: «Давайте по ним очередь!» – а сам, влипнув 
спиной в бронеспинку, резко перевел машину в глубокое пикирование до самых 
верхушек леса. От нашей пулеметной очереди «ишаки» враз рассыпались, затем, 
опомнившись, бросились, как дворовые шавки, в погоню, стреляя с дальних 
дистанций, но все мимо. А на нашем бреющем совсем отстали.

Ребята мои не пострадали, но машину после посадки пришлось заруливать к 
ремонтной мастерской – залатывать дырки.

Командир дивизии полковник Логинов, встречавший нас на аэродроме, пришел в 
ярость, бросился к телефонам, кого-то разыскивал, распекал, ругался. Куда там! 
Никаких следов. Небось все звено уже записывало в свой счет сбитого в группе, 
«на троих», «Хейнкеля» или «Юнкерса».

Что ж, такое бывало не раз. Наши машины мало кто в глаза видел, да и плакатных 
изображений своих самолетов, по причине их «секретности», в полках не было. Ну, 
а если в воздухе попадалась незнакомая конфигурация – огонь открывали без 
раздумий. Вероятно, по принципу: лучше уж по ошибке сбить своего, чем 
пропустить фашиста.

В грех впадали не только истребители, но еще чаще зенитчики. С ними, правда, 
если идешь на большой высоте, было проще. После первых залпов, как правило 
неудачных, а точнее, «запросных», мы успевали «обнюхаться» с помощью сигналов 
«я свой», но иногда идущего на малой высоте снимали первой очередью. 
Русоволосый красавец майор Калинин еле довел на одном моторе свой «Ер-2», 
подбитый в бою немецкими истребителями, до нашего аэродрома. Когда же его 
машина с очень уж непривычными формами – двухкилевая, с «обратной чайкой», – 
вся как на ладони проходила над Кратовом вдоль стоянок, метрах на пятистах, 
девушки-зенитчицы с ближайшей батареи срезали ее первым залпом. Как они 
убивались потом на кладбище!

В конце января ко мне подошел комиссар Цыкин.

– А в партию ты думаешь вступать?

– Но это же преждевременный вопрос. Я только в начале войны стал кандидатом.

– Почему преждевременный? Разве ты не знаешь, что отличившимся в боях 
кандидатский стаж может быть сокращен?

– Так то отличившимся...

– А ты что? Вот по таким признакам тебе и пора подавать заявление.