и одного дня.

Кто-то запустил митинговые тосты с торопливой трапезой между ними, да так и 
плыли бы эти тоскливые посиделки, если бы совсем несмело, как бы извиняясь, не 
скрипнул вдруг Володин баян, потом наперекор стихии здравиц, запел целым хором 
звуков, и все преобразились, как зачарованные застыли в немоте, предались своим 
чувствам и мыслям – в глазах то вспыхивали огоньки, то гасли во влаге. Его 
музыкой наслаждались, подпевали и требовали играть еще и еще. И он играл. Он в 
музыке жил, как в другом мире, прекрасном и светлом, и увлекал туда нас.

В комнату залетал начопер, шептал что-то на ухо командиру полка. Тот кивал 
головой, делал какие-то замечания, и штабной исчезал. Потом ушел на КП и 
командир – к телефонам и картам. В воздухе были экипажи, готовилась к выходу 
новая группа. Погода стояла прескверная – низкие облака, снегопады, обледенения.


С вечера вместе с майором Урутиным ушел и не вернулся с боевого задания капитан 
Шевцов. Его самолет со следами снарядных осколков был найден на краю небольшой 
деревни в районе Шацка – рукой подать до своего аэродрома. Все, что мог, 
передал он по радио, но домой не дотянул. Мне страшно жаль было этого доброго, 
во всем порядочного, со светлой душой капитана. К нему у меня было особое, 
почти благоговейное расположение – это ведь он, всего лишь этой осенью, не 
обошел меня стороной, не отмахнулся и включил в новую группу летчиков для полка 
Тихонова.

Хоронили командира эскадрильи Василия Федоровича Шевцова майором: приказ о 
новом звании пришел в день его гибели.

Вот такой была встреча Нового года. В широком, так сказать, диапазоне чувств и 
раздумий. Но Володя, подаривший нам в ту ночь неожиданную радость, просто 
взлетел в глазах тех, кому довелось его слушать, а я был просто горд, что у 
меня такой необыкновенный друг и штурман.

Но теперь Володя летел с другим командиром, И хотя меня, ошеломленного, уверяли,
 что это всего лишь на один полет, я чувствовал: все будет не так и 
встревожился не на шутку. Бросился в штаб эскадрильи – там всегда чиновничали 
неприкаянные штурмана. Так и есть – старший лейтенант Василий Сверчков не 
состоял ни в одном экипаже. В бой, правда, не ходил, но бомбить умеет и по 
этому ремеслу был даже инструктором. Он согласился слетать со мной и, бросив 
все другие дела, засел за полетные карты. Нашелся и радист, а стрелка среди 
оружейников найти было проще.

Осталось самое главное – уговорить командира дать мне самолет и включить в 
состав звена Радчука. Поддержал меня комиссар эскадрильи Алексей Дмитриевич 
Цыкин. По расчетам выходило, что после посадки (если, конечно, она состоится) 
можно успеть подготовить самолет и для ночного вылета.

Майор Тихонов чуть подумал, покачал головой, но согласился: назвал номер 
самолета и место в строю – справа за Анисимовым.

Всю ночь стоял лютый мороз. Зашло за тридцать. Незаметно погасли звезды, и над 
головой распахнулась голубизна первозданной чистоты. Гулко скрипел накатанный 
снег. Дымы столбами упирались в небо. Антициклон. Его безоблачные владения 
уходили в бесконечность, охватывая и наши цели. Под самолетами еще с ночи 
горели подогревательные печи – гнали тепло под моторные капоты.

В такую стужу моторы запускаются туго. Но мои – чик-чик – пошли с пол-оборота. 
Пожилой, прокаленный морозами техник помог мне их прогреть, погонял, стоя на 
крыле, на полных оборотах, потом поправил мои парашютные лямки, привязные ремни,
 наклонился ко мне, неожиданно поцеловал и скатился по плоскости вниз. В те дни 
в такую погоду не всем удавалось еще раз встретиться со своими техниками, и те 
из них, кто был постарше, иногда по-дружески ли, по-отцовски, как бы 
благословляли летчиков на удачу.

Пора взлетать. Первым пошел Радчук. У Анисимова, смотрю, не запускается один 
мотор, и вместо него на взлет пошел я, стал справа. К левой стороне подошел 
Клотарь. Причалил, чуть подержался и вдруг резко отвалил в сторону, перешел на 
снижение, заспешил на посадку. На земле пожаловался на плохую работу моторов, 
но сколько их ни гоняли на всех режимах – ничего подозрительного не обнаружили. 
Клотарь остался на земле. Радчук делает второй круг над аэродромом – ждет 
Анисимова, но тот не появляется. Делать нечего – берем курс на Смоленск.

Вот и линия фронта. Воздух чист и прозрачен. Мы всматриваемся в его синеву, 
боясь прозевать истребителей. Я плотно притерся к Павлу Петровичу и хорошо вижу 
его сосредоточенный профиль.

На карту не смотрю. Она у меня без каких-либо расчетов, сложенная в несколько 
изгибов, засунута за голенище правой унты. Но маршрут я, в общем, знаю, 
курсовые углы запомнил, впереди сидит Сверчков – умелый штурман, искусный 
бомбардир, не подведет.