Мельник встал во весь рост. За языками пламени из верхнего люка была видна его 
голова в шлемофоне и плечи. Он поднял меховой воротник комбинезона, скрестил 
высоко на груди руки и ждал. Ждал смерти. Эти секунды были непереносимы. Можно 
было сойти с ума.

Взрыв! Ударная волна резко толкнула в грудь, пошатнула назад. Тихонов и два-три 
еще бежавших с ним были настигнуты ударом в спину, сбиты с ног. Упали, 
поднялись, на минуту оцепенели, пришли в себя и снова бросились к самолету. 
Мельник был выброшен далеко вперед. Лежал убитым. Нога осталась в кабине...

Среди застывших вокруг страшного зрелища вдруг засуетился Клотарь, стал на виду 
у всех вытаскивать из кобуры пистолет, примерять на себе, куда бы посподручнее 
направить ствол. К нему бросились, но кто-то из командиров крикнул зло и 
твердо:

– Ну-ка, прекрати ты, мать твою...

Окрика оказалось достаточно, чтобы он снова запихнул свой «ТТ» на место. Этот 
«подвиг» не для него. Он очень хотел жить. Гораздо больше других. Любой ценой. 
Лукавят мудрецы идейно-воспитательного фронта, ревностные носители безоблачных 
судеб и бестрессовых общественных забот, будто самоубийство – удел трусливых и 
слабовольных. Нужны немалое мужество, огромная воля и духовная сила, чтобы 
суметь в минуту роковую защитить свою честь пулей в собственное сердце. Клотарю 
это ни с какой стороны не грозило, да и нужды в том не было. Последнее больше 
других понимал сам Клотарь. Не думаю, что он с умыслом загнал машину в сугробы, 
но всеподавляющий страх перед сильным и грозным врагом, с которым ему через 
сорок минут предстояло встретиться с глазу на глаз, начисто парализовал его 
волю, чувства и мысли, и уже не было сил, чтобы справиться даже с привычным 
пилотским делом – обыкновенным взлетом со своего аэродрома.

Но, бывает, такие потрясения вдруг оборачиваются очистительной силой, и человек 
обретает как бы новое дыхание, свободное от угнетающих наслоений страха и 
предубеждений. Видимо, на это и рассчитывал командир полка, когда через 
несколько дней снова поставил Клотарю боевую задачу, одновременно давая ему 
шанс реабилитировать себя как боевого летчика. Впрочем, соображения могли быть 
и другие – прагматичнее, попроще: шла война, полк воевал с перегрузкой, какие 
там сантименты? Нужно лететь – и все тут. Тем более Клотарь, похоже, быстро 
отряхнулся от всего случившегося и внешне, по крайней мере, обрел свою прежнюю 
«форму». И он снова получает боевую задачу.

...На смоленском аэродроме стоят немецкие бомбардировщики, по ночам налетают на 
Москву. Для удара по самолетным стоянкам назначено звено: ведущий Радчук, 
справа за ним Анисимов, слева – Клотарь. Взлет завтра, 24 января, на рассвете. 
Клотарю дали нового штурмана. А недавно появившийся у нас уже немолодой 
многоопытный старший лейтенант Василий Анисимов сумел отобрать, уговорив майора 
Тихонова, мой экипаж. Сколотить свой Анисимову не удалось, да и на первый 
боевой вылет выходить с новичками перезрелый командир звена, видимо, 
поостерегся, а перехватить чужой, обстрелянный и слаженный, гораздо легче было 
у меня, чем у кого-либо другого – все-таки младший лейтенант не чета старшему. 
Больше всего я волновался за Володю Самосудова. Он тоже не волен распоряжаться 
собою. Вот как закрепят его за Анисимовым – то так и будет. Но если такое 
случится, я знаю: наша душевная привязанность друг к другу ничуть не пригаснет. 
Тем более не хотелось терять его и как штурмана. Умница и скромняга, человек 
чистейшей души и благородной храбрости, он, помимо этих и других добрых 
человеческих качеств, был еще и по-настоящему музыкально одаренным, прекрасно 
владел баяном. В массивном черном футляре возил он всюду это огромное, все в 
перламутре и золоте сверкающее чудо. Был у Володи абсолютный слух, тонкий 
музыкальный вкус и хорошая, хоть и начальная профессиональная школа. 
Непостижимо быстро бегали его пальцы по широким и плотным рядам разноцветных 
кнопок, извлекая сложные, чистые, многоголосо поющие гармоничные звуки. Как он 
покорил всех на недавнем новогоднем вечере в Сасове! С болью и надеждой 
встречали мы сорок второй. Те, кто не был в ту ночь на боевом задании, 
собрались к полуночи в тесной комнатенке за узким артельным столом. Пришел 
командир дивизии полковник Логинов. Он только на днях принял под свое начало 
наш полк и так называемую группу Бицкого, состоявшую главным образом из 
аэрофлотских пилотов (к коим принадлежал и сам Бицкий), и именно потому, на 
гражданский манер, как бы оберегая дух вольницы, именовавшую себя группой, а не 
полком, хотя на самом деле это был обыкновенный 750-й дбап, каковым он и вкатил 
в состав логиновской дивизии.

Комдив еще недавно служил с майором Тихоновым на Дальнем Востоке, хорошо знал 
его, как и многих других дальневосточников, ставших теперь летчиками нашего 
полка, и, может, потому, предпочел в новогоднюю ночь их общество.

Праздник был не из веселых. Да и с чего ему быть другим? Хоть и отброшены немцы 
от стен Москвы и еще потихоньку отползают на запад, но все еще цепко держатся 
во Ржеве и Вязьме, Орле и Курске. Каждого из нас ждали суровые испытания. 
Правда, Сталин недавно пообещал народу «ну еще полгодика, годик», не подозревая,
 что этих «годиков» наберется все три с половиной, но многим на жизнь не хватит