А тут еще вознегодовал Сталин, узнав, что по Берлину применяются 100– и 
250-килограммовые бомбы, но редко пятисотки и никогда – тонники. Потребовал 
объяснений. Нарком ВМФ Н. Г. Кузнецов, на ком лежала ответственность за 
Берлинскую операцию, доложил, что на Эзеле очень короткие и рыхлые грунтовые 
аэродромы, а моторы сильно изношены и потому не могут поднять в воздух более 
тяжелый груз, висящий на внешних замках. Такой ответ Сталина не удовлетворил, и 
он вызвал к себе летчика-испытателя полковника В. К. Коккинаки. На прямой 
вопрос – могут ли «ДБ-3» поднимать тонные бомбы – Коккинаки, к ужасу наркома, 
простодушно ответил утвердительно.

На другой день наделенный полномочиями представителя Ставки Владимир 
Константинович вылетел на истребителе «И-16» к эзельским летчикам с задачей 
обеспечить бомбардировку Берлина тонными бомбами.

На месте Коккинаки все понял сразу, но отступать было некуда.

Первый экипаж из группы морской авиации пошел на взлет с тонной бомбой. В конце 
полосы, не имея достаточной скорости, самолет еле-еле оторвался, но просел, 
зацепил кустарник и на прекращенном взлете разрушился и сгорел. Бомба отлетела 
в сторону и, к счастью, не взорвалась. Люди остались целы.

Второй – из тихоновской эскадрильи – с двумя пятисотками, так от земли и не 
отошел. За взлетной полосой прогремел взрыв. Экипаж погиб.

Представитель Ставки молчал. Как было ему отказаться от уверений, данных 
товарищу Сталину?

Решение, не оглядываясь, принял руководивший боевыми действиями «островитян» 
командующий авиацией Военно-Морского Флота С. Жаворонков: «Взлеты с тяжелыми 
бомбами прекратить, боевую работу продолжать с прежней бомбовой нагрузкой».

Коккинаки не возразил.

Группа дальних бомбардировщиков, израсходовав все свои возможности, в конце 
августа поодиночке покинула Астэ. Последним в сопровождении именитых 
истребителей – Героев Советского Союза В. Коккинаки и П. Бринько – взлетел 
Тихонов. На его борту был генерал С. Жаворонков, вызванный к Сталину для 
объяснений.

На острове пока еще продолжала боевую работу группа балтийских летчиков, но и 
она в первых числах сентября окончательно выдохлась и ушла на материк.

Спустя день после посадки на подмосковном аэродроме капитан Тихонов получил 
вызов в Ставку для доклада о результатах бомбардировки Берлина. Он загодя 
примчал в Москву и ждал назначенного времени в штабе ВВС, но в тот вечер город 
снова подвергся нападению немецкой авиации, и улицы его для проезда были 
закрыты. Тихонову сообщили, что прием в Ставке отменен, а беседа с ним поручена 
начальнику управления ВВС генералу П. Ф. Жигареву. Ночевать пришлось там же, в 
штабе, а утром Жигарев объявил подписанный Сталиным приказ о назначении майора 
Тихонова командиром отдельного ночного дальнебомбардировочного полка, 
предназначенного для нанесения ударов по объектам глубокого тыла противника. 
Сроки комплектования Ставка установила жесткие, и Жигарев, не рискуя 
возможностью их срыва, наделил молодого майора изрядными правами – отбирать 
ночных летчиков-бомбардировщиков, независимо от их званий и должностей, из 
любых авиачастей, не входивших во фронтовые комплекты, в том числе и из 
постоянного инструкторского состава летных школ и резервных подразделений, что 
ранее особым приказом было строго запрещено. Управление ВВС, таким образом, 
устранило все препятствия на пути комплектования полка в короткие сроки 
отборным составом летчиков и штурманов.

Теперь в тускло освещенном классе с плотно зашторенными окнами командир полка 
вглядывался в наши лица и с каждым поочередно вел неторопливую беседу. Многих 
летчиков и штурманов знал он хорошо еще в прошлом, с некоторыми совсем недавно 
служил на Дальнем Востоке и, видимо, потому наиболее крепких и опытных 
затребовал в свой полк.

Постепенно я стал осознавать всю сложность моего положения. Летчики докладывали 
о своих тысячных и многосотенных часах налета не только днем, но и ночью, в 
облаках, одновременно упоминая о немалом опыте боевого применения, участии в 
маневрах и учениях. Ничего подобного в моем летном активе не значилось.

Придерживаясь правил «табели о рангах», я поднялся последним. Мое сообщение об 
общем налете, особенно ночном, вызвало веселое расположение духа у всех 
присутствующих. Улыбнулся и командир: почти четыреста часов здесь ничего не 
значили. Последовал вопрос о моем возрасте. И снова командир улыбнулся. Больше 
вопросов не поступало.

Мною овладело предчувствие катастрофы. Все мои вожделенные устремления могли 
вот-вот в одно мгновение оборваться. Достаточно одного, короткого, как выстрел, 
слова, произнесенного этим непостижимо недосягаемым человеком – «нет!», – и