|
– Нет, хватит.
– Готовиться на боевое задание?
– Не спеши. Тебе скажут.
Да, он прав. Черниченко тут ни при чем. В этом полку ставит задачи и все решает
один Тихонов. Остальные исполняют.
Теперь экипажей стало больше, чем самолетов. Можно было увеличить боевое
напряжение. Командир так и решил: в светлое время действуют одни, ночью – на
тех же машинах – другие.
Мне, я чувствую, ночь пока «не светит». Хорошо, пусть будет день, только пусть
будет.
Обстановка на фронтах страшная. Ударной авиации – ближних бомбардировщиков,
штурмовиков – катастрофически не хватало, и дальникам, как и истребителям,
пришлось взвалить на свои плечи и их заботы. Какие там ночные рейды по глубоким
тылам, если немцы давят на стены Москвы и, захватив центральные области России,
напирают на восток! Только на разведку, да и то днем, прячась в облаках и на
коротких участках выходя под нижнюю кромку, наши экипажи добирались до самой
Варшавы и Пруссии, а то и дальше. Взлетели на исходе одной ночи – садились в
начале другой. Польша, Прибалтика – свет не близкий. Это были полеты по
заданиям Генерального штаба. И экипажи отбирались по высшим категориям летного
мастерства – Кононенко, Шевцов, Ломов, Кузнецов...
Для меня командир, видимо, выжидал погоду попроще, не очень задумываясь над тем,
что она будет попроще и для немецких истребителей, не говоря уж о зенитчиках.
И в этом преимуществ будет больше у них, чем у меня.
Но совершенно ясная погода – это была полная неожиданность. Для удара назначен
железнодорожный узел Вязьма. Идем в паре со старшим лейтенантом Павлом
Петровичем Радчуком. На такую цель в ясную погоду – номер, мягко говоря,
рискованный. Вязьма хорошо прикрыта и истребителями, и зенитной артиллерией. А
нас всего двое. Но там скопление эшелонов с техникой, горючим и боеприпасами. И
режим действий диктует все-таки не погода, а боевая необходимость. Я-то ладно.
Его зачем днем? Опытнейший летчик, работал испытателем на авиазаводе – такого
бы поберечь для ночной работы. А Радчук, чувствую по его настроению, тоже знает
себе цену, но на дневное задание идет безропотно. Я держусь за ним справа. Вижу,
как в передней кабине его машины, в самом носу, рядом с пулеметом склонился
над прицелом штурман Хрусталев – измеряет ветер. Вокруг ни облачка. Вся надежда
– на случай встречи с истребителями – на огонь наших пулеметов. Ну, там еще
маневр, переход на бреющий, если удастся. Для прикрытия такого полета, по
старым законам, полагается хотя бы звено истребителей. Но где там! Их не
хватает, чтоб отбиваться от фашистских бомбардировщиков, не говоря уж о других
заботах.
Подходим к линии фронта. Слева направо по всему горизонту горят, сверкая огнем
и утопая в дыму, русские деревни. Кто их поджег? Немцы? Свои? Что делают там
наши бедные крестьяне, оказавшись на лютом морозе и потеряв все? Невозможно
было представить живых немцев в русской деревне в глубине России под самой
Москвой.
Взглянул на карту: изгибы длинной полосы пожаров точно повторяют очертания
линии фронта. Стрелки и штурман у пулеметов. Там, немного южнее Вязьмы, Двоевка,
аэродром истребителей фашистской авиации. Прижимаюсь ближе к Павлу Петровичу:
вдвоем отбиваться легче – все-таки шесть стволов.
Время тянется медленно. Но вот подходим к цели. Еще издали видны контуры
железнодорожного узла. Володя Самосудов начал промер ветра. Пока идем спокойно.
Ложимся на боевой курс. Чуть отстаю от ведущего – прицеливаемся самостоятельно.
Вдруг все пространство вокруг нас густо усеялось серыми дымными клубками. Их
все больше и больше. Разрывы вспыхивают рядом, ложатся совсем близко – то
впереди, то сбоку. Пристреливаются. Но на боевом курсе – не шелохнись, иначе
бомбы уйдут мимо.
– Володя, как видишь цель?
– Все вижу, командир, все вижу. Тут все пути забиты составами. Не промахнусь!
Зенитки бьют погуще. Самолет пронизывает дымные следы снарядных разрывов. С
нетерпением жду сброса.
– Пошли! – кричит Володя.
Слышу легкие толчки отрывающихся бомб, доносится запах сгоревших пиропатронов.
Все! Теперь я свободен. Резко разворачиваюсь вправо, меняю угол крена, теряю
|
|