собрал всех и отрезал:

– Есть приказ наркома: из резервных частей – никуда. Наше дело готовить для 
фронта экипажи. Летную программу не сокращать, но закончить ее в кратчайшее 
время. Работать будем днем и ночью с максимальной нагрузкой.

Нагрузку мы дали. Инструктора молодые, выносливые, жадные к полетам, засев с 
самой зорьки на инструкторское сиденье, только успевали менять в пилотских 
кабинах одного за другим летчиков-слушателей. А когда в баках иссякал запас 
бензина, прямо с пробега галопом рулили на заправочную линию и еще на ходу, 
жестикулируя из верхнего люка, требовали немедленной подгонки бензозаправщика. 
И снова с завершающей из заправочного шланга каплей горючего, – запуск и полеты 
до угасания последнего луча солнца. В летный день я иногда успевал делать по 
30–35 посадок. Не менее нагрузочными были и ночные полеты.

Но в начале июля вопреки командирским предсказаниям все-таки пришел тот приказ, 
которого и следовало ожидать: из постоянного и переменного состава сформировать 
эскадрилью, ввести в полк и – на фронт.

Командиром боевой эскадрильи назначен Токунов, его заместителем – командир 
звена Сергей Евдокимов, командирами звеньев – инструктора, остальные – из 
переменного состава. На тех же принципах отобраны и штурманы.

Мне проткнуться не удалось: Токунов берет – Казьмин не пускает. Только бубнит: 
«А я с кем работать буду?»

Лучшие машины отдали Токунову, хотя и они были изрядно поношены. Для себя 
выкатили старенькие, первых серий, их еще можно было заставить летать.

Тихим и ясным утром эскадрилья Токунова поднялась в воздух, прошла прощальным 
строем над лагерем, взяла курс на запад и растаяла в серой дымке. Навсегда. 
Навечно. Через месяц ее не стало. Сам командир эскадрильи Петр Григорьевич 
Токунов погиб в бою 26 июля.

Только очень немногим одиночкам удалось пробиться к своим из глубины 
оккупированной немцами территории. Прекрасные боевые летчики, мужественные 
ребята. Их бросали мелкими группами и одиночными самолетами в ясную погоду без 
всякого воздушного прикрытия и на глубокие цели, и на войска у переднего края 
через воздушные пространства, буквально кишащие немецкими истребителями. Силы 
были неравны. Другого исхода борьбы быть не могло.

Есть одно утешение – слабое ли, сильное – без этих жертв в той, так бездарно 
встреченной войне не могло быть Победы. Вопрос в другом: такие ли должны были 
быть жертвы?...

Фронт приближался к нам все ближе и ближе. На воронежские аэродромы садились 
потесненные к востоку полки фронтовой авиации. Переполнялись стоянки, стало 
тесно и в воздухе. Нужно было уходить. Резервный полк поднимал паруса. В конце 
августа Казьмин повел эскадрилью за Волгу, в Бузулук.

Город, еще хранивший следы недавней тихой провинциальной жизни российской 
глубинки, бурлил и суетился, переполнялся сверх всякой меры военным авиационным 
народом, за которым, кто на чем, потянулись их семьи и многочисленные 
разветвления родственников – жены, родня и дети тех, кто был еще на фронте и 
кто уже погиб там. Наши самые шустрые пилоты умудрялись еще с ночи, в глубокой 
тайне от начальства, подсаживать в фюзеляжи своих жен и невест. В легких 
платьицах, почти без багажа, завернутые в самолетные чехлы они буквально 
коченели на морозных температурах, но, зная о предстоящих испытаниях заранее, 
пускались в путь без колебаний.

Городские дома – почти сплошь деревянные избы с их пристройками и сараями – 
плотно утрамбовывались неожиданными постояльцами. Невозможно было понять, как 
жили и как собирались жить эти люди – без работы, без средств, без продуктов. 
Тощее столовское питание по тыловой норме семейные командиры в свертках несли 
домой, делились с детьми и женами, а у многосемейных летчиков от истощения, 
случалось, в полете темнело в глазах, кружилась голова. Не оттого ли почаще 
стали падать самолеты? В одну из ночей зимы сорок первого года врезался в землю 
с большой высоты без попытки к спасению Вася Скалдин...

С фронта потянулись к нам нескончаемые вереницы летчиков, штурманов, радистов, 
оставшихся без самолетов, утративших свои разбитые полки, вернувшихся из-за 
линии фронта пешком – кто с экипажем, а кто в одиночку, потеряв своих товарищей 
в воздушных боях, на неудачных внеаэродромных посадках, в перестрелке с 
преследователями и захваченных в плен.

Толпы тылового летного народа, не вкусившего фронта, с неутоленной жаждой 
живого, а не казенного слова о войне вслушивались в их полные драматизма 
повествования о пережитом. Они давили душу – порой тяжело и гнетуще. Казалось, 
так было со всеми, и через это неминуемо должен пройти каждый, кто отважится 
подняться во фронтовое небо. И только очень немногим, вот как этим счастливцам,