удаление около ста километров, в чистом голубом арктическом небе его корабль 
догнали восемь зримо видимых, уплотненных до синевы воздушных волн. Под их 
мощными, сотрясающими ударами были сорваны стойки бортовых огней, смяты 
некоторые лючки и кое-где деформирована обшивка. Но самолетная конструкция 
устояла, и Дурновцев благополучно вернулся на свой аэродром.

С трибуны проходившего в те дни XXII съезда партии (к чему, собственно, и был 
приурочен ядерный взрыв) Н. С. Хрущев с угрожающей запальчивостью оповестил 
весь мир о появлении новой советской бомбы невиданной разрушительной силы, даже 
уменьшив в своем сообщении ее действительный мегатоннаж почти на одну треть. Не 
из застенчивости, конечно: сила взрыва, как оказалось по позднейшим подсчетам, 
значительно превысила ожидаемую, в чем не ошиблись и все другие страны, 
зафиксировав то небывалое рукотворное сотрясение. Это «штучное изделие» 
серийным, естественно, стать не могло, но как не поиграть силенкой, отказать 
себе в удовольствии ощутить смятение в лагере вероятного противника!

Видя энтузиазм Хрущева, некоторые деятели стали навязывать ему подрыв и 
стомегатонки, но ученые-ядерщики сумели отговорить его от этой безумной затеи, 
и он отступил.

Дурновцев и его штурман Иван Клещ привинтили к мундирам по Золотой Звезде.

Весной пятьдесят девятого года не очень броско промелькнуло печатное сообщение 
о новом мировом рекорде дальности полета по замкнутой кривой, установленном 
американскими военными летчиками на самолете «Б-52». Прямо в душу кольнул меня 
этот рекорд – 14 450 километров. Да ведь это для наших самолетов почти 
тренировочная дальность! А американцы, как стало известно из служебной 
информации, перед тем полетом подвесили в бомболюки еще и дополнительные 
топливные баки. Нет уж, их нужно как-то осадить! Я бросился к номограммам 
расчета дальности полета и понял, что этот рекорд можно не только крепко 
накрыть, но и значительно превзойти.

На другой день, пока я раздумывал с чего начинать, неожиданно раздался звонок 
маршала Судца:

– Ты иностранной информацией интересуешься?

На мой недоуменный, но утвердительный ответ он тут же с напором:

– Так чего ж ты сидишь? Американцы на весь мир расшумелись о своем рекорде, а 
ты их заткнуть не можешь? Я направил к тебе Таранова. Он уже в дороге. Готовься.
 Чтоб было 15 тысяч!

И положил трубку.

Генерала Виктора Тихоновича Таранова, главного штурмана Дальней авиации, я 
прекрасно знал и любил за его открытый и веселый нрав и был рад предстоящему с 
ним полету. Как только он в сопровождении еще двух штурманов, его помощников, 
появился со своим толстым штурманским портфелем, первым делом сообщил, что они 
в пути время попусту не тратили и подготовили расчеты не на 15, а на 16 тысяч.

– Пока вы считали в дороге, – парировал я его штурманский энтузиазм, – у меня 
получилась вполне достижимой дальность 17 тысяч. На нее и будем рассчитывать.

Прикинув еще раз – и обоюдно, и врозь – на том и сошлись.

Лететь решили тремя кораблями. На двух – экипажи заместителей командиров полков,
 великолепных, высококлассных летчиков Николая Хромова и Евгения Мурнина, а на 
третьем – мой с Тарановым. Расписали полетные карты и бортжурналы, выждали 
подходящую погоду, чтоб не путаться в грозовых и мощно-кучевых облаках, и часа 
за два до рассвета пошли. Маршрут лежал вдоль Кавказа, через Среднюю Азию, 
вверх по Лене в Арктику, вокруг ее островов к Кольскому полуострову, в район 
Москвы, Куйбышева и к себе домой, на Украину.

Но вдруг, ненамного отойдя от аэродрома, на самолете Хромова зафлюгировались 
винты одного из двигателей. Пришлось Николаю Михайловичу вырабатывать топливо и 
возвращаться домой. Мы с Мурниным прошли по намеченному маршруту без отклонений,
 сбросили бомбы на попутном арктическом полигоне и, отмахав 17 150 километров 
за 21 час 15 минут, вернулись на свой аэродром. В моем экипаже перед посадкой 
бодрствовал Таранов, бортинженер Евтушенко и я, остальных намертво свалил 
полночный сон. В баках оставалось горючего еще на час полета, а может, и больше.
 На конечном этапе, когда машина, уже проглотив более ста тонн керосина, была 
максимально облегчена и вышла на высоту 13 тысяч метров, удельный расход 
топлива оказался ничтожно малым и гораздо меньше расчетного.

После посадки, предвкушая ту блаженную минуту, когда, еще по давней и твердо 
устоявшейся авиационной привычке, смогу зайти за хвостовое оперение и там 
освободиться от накопившейся «влаги», поскольку в полете туалетными 
приспособлениями ни разу не воспользовался, я вдруг с ужасом увидел, что на 
стоянках светят прожектора, сверкают трубы духового оркестра и толпится