непривычно, но общий высокий уровень летного мастерства и крепкий, на подъеме 
боевой дух не давали повода сомневаться в успехе возрожденной идеи. И тем не 
менее эта очевидность в высших штабах не для всех оказалась бесспорной.

Командующий ВВС А. А. Новиков без колебаний принимает решение нанести по 
кенигсбергским укреплениям мощный сосредоточенный удар плотной массой основных 
сил 18-й воздушной армии под прикрытием истребителей. Но ему неожиданно 
возразил А. Е. Голованов: летчики дальних бомбардировщиков, заявил он, не имеют 
опыта боевых действий в плотных дневных группах и могут, кроме того, понести 
неоправданные потери от истребителей противника.

Новиков, в то же время хоть и был для Голованова непосредственным начальником, 
все же не мог не считаться с особым, еще не утраченным покровительственным к 
нему расположением самого Сталина, особенно если учесть, что 18-я воздушная 
армия и сейчас, в новом качестве, даже напрямую подчиняясь командующему ВВС, 
все же сохраняла свою главную роль, как средство Ставки Верховного 
Главнокомандования.

Командующий ВВС счел за лучшее доложить о своем решении Сталину, но, поскольку 
тот был на отдыхе, хотя бы заручиться поддержкой генерала армии А. И. Антонова.

– Вы командующий, вы и решайте, – уклонился от прямых указаний начальник 
Генерального штаба. Но А. А. Новикову этого было вполне достаточно.

– Ну что вы боитесь? – увещевал он А. Е. Голованова. – Мы дадим вашим 
бомбардировщикам такое прикрытие, что ни один немецкий истребитель не пойдет к 
ним. В общем, колебаться нечего, решение принято.

И назвал время удара: 13.10.

Это восторг и диво, когда ясным днем 7 апреля плотный поток более полутысячи 
дальних бомбардировщиков в сопровождении 150 истребителей и под прикрытием над 
целью еще одной сотни взломал бомбами крупного калибра последние узлы немецкого 
сопротивления, открыв нашим войскам путь к цитадели. Атака хлынула в проломы, и 
крепость пала.

Наши штурмовики сумели подавить значительную часть зенитных батарей, 
заблокировали на аэродромах основную массу немецких истребителей, а те, что 
успели подняться в воздух, сквозь такое скопище воздушного оружия не сумели 
даже приблизиться к бомбардировщикам. Ни одной потери в том грандиозном шествии 
не случилось. Об этой выдающейся воздушной операции вспоминал в своих 
послевоенных записках целый ряд крупных военачальников. С восторгом писал о ней 
и А. Е. Голованов (даже несколько преувеличил впечатление, записав, будто 
«крепость, т. е. все то, что составляло цель, было, по сути дела, стерто с лица 
земли»), но ни словом не обмолвился не только о своих возражениях, 
предшествовавших принятию решения на дневной удар, но и об истребительном 
прикрытии, обеспечившем полную безопасность и свободу действий боевых порядков 
дальних бомбардировщиков. Знаменательно, что после крушения под ударами 
головановской армии кенигсбергских укреплений Золотая Звезда Героя досталась 
Новикову. Голованова обошли...

Александр Иванович, видя мое «смирение», иногда все-таки уступал «по-хорошему» 
моим просьбам и за последние месяцы расщедрился врастяжку еще на четыре боевых 
вылета.

Ну, а уж когда приспел тот знаменитый день, 16 апреля, перед началом решающей 
Берлинской операции, командир не осмелился взять грех на свою душу и снова 
пустил меня в боевой полет вместе со всем полком.

18-я воздушная армия в ту ночь, к самому рассвету, к минуте начала атаки, 750 
кораблями со всех восточных направлений сходилась в район Зееловских высот для 
удара по опорным пунктам второй полосы обороны противника.

Ночь, пока мы были в пути, стояла ясная, но темная, безлунная, вся в густой 
россыпи звезд. Идем строго по горизонту, сохраняя уже выбранную боевую высоту. 
Никаких маневров в этом плотном потоке устремившихся на запад самолетов: высота,
 курс, расчетная путевая скорость – все должно быть исполнено, как музыкальная 
партия в огромном оркестре, хотя, признаться, не только того «оркестра» мы и 
ближайших соседей пока не видим, даже не чувствуем. Да идет ли кто рядом с 
нами? Крутом немая чернота, и только звезды блещут.

И вдруг, когда под правым крылом проходила Познань, над нами взорвался крупный 
зенитный снаряд. Один-единственный. Видно, какой-то чудак-зенитчик, то ли сдуру,
 то ли спросонья, бухнул одиночным выстрелом в ночное небо просто так, 
бесприцельно.

Но, боже, что началось! Весь окружающий нас, казалось, мертвый мир, мгновенно 
засверкал сигналами «я свой». Ракеты посыпались со всех сторон, на разной 
высоте – сверху и снизу, впереди, с боков и сзади. От неожиданности такой 
картины я весь съежился, только сейчас осознав, в какой спрессованной массе мы