ав и переговорив с т. Менжинским, — писал Ягода, — я 
твердо убедился, что никакой трещины между нами нет, и все мои опасения на этот 
счет ни на чем не основаны. Сейчас я очень сожалею, что под влиянием целого 
ряда обстоятельств, известных Вам, я стал сомневаться в отношениях ко мне т. 
Менжинского и тем самым оставил впечатление о создавшейся трещине в руководстве 
ОГПУ. Никакой трещины на самом деле не было и нет, в чем я убедился и из 
разговора с т. Менжинским, и на практической работе».

Сталин прекрасно знал, что отношения среди руководства госбезопасности были 
ненормальные, что между руководителями центральных подразделений возникали 
трения. Это обстоятельство сейчас по-новому заставляет меня взглянуть на то, 
почему Артузов (после своего письма Менжинскому в 1931 году с критикой 
Трилиссера) после разоблачения Блюмкина был назначен на должность начальника 
Иностранного отдела. Затем Ягода, имея неважные отношения с Артузовым, убирает 
и его. Интересно, что Артузов жалуется на Ягоду в своем письме Менжинскому, 
говоря, «что у него ненормальные отношения с Ягодой»; вскоре после этого его 
перемещают на работу в разведывательное управление Красной Армии.

Сталин решил заменить руководство госбезопасности совершенно новым поколением 
людей, которые не связаны были друг с другом, которые пришли по партийной 
мобилизации. Все эти обстоятельства активно использовались для насаждения в 
органах госбезопасности нужных ему людей, которые не были связаны прошлыми 
отношениями с руководящими советскими и партийными работниками в центре и на 
периферии.

Есть и другое письмо Артузова Менжинскому, где он резко пишет, как я уже 
говорил «о трилиссерской лихорадке», которая потрясла весь коллектив внешней 
разведки. «Были люди среди нас, — писал Артузов, — желавшие использовать 
дискуссию в борьбе с Генрихом Григорьевичем Ягодой, несмотря на то, что сам 
характер дискуссии был не чекистский и сам по себе дискредитировал этих людей, 
пользующихся недостойными средствами. Единственным лицом, выступавшим с резкой 
критикой самого характера дискуссий, был только я, когда заявил протест против 
самокритики в оперативных вопросах, т. Трилиссер договорился и до этого. Я 
призывал партийное собрание не стараться быть левее ЦК и продолжать 
рассмотрение всех материалов об оппортунистической практике в партийной работе».


Из этого письма от 3 декабря 1931 года также следует, что Артузов и ИНО были 
вовлечены в дела, которые рассматриваются теперь как политические репрессии в 
связи с выявлением «иностранных связей» в следственных действиях по знаменитому 
делу сопроцессников профессора Рамзина в деле Промпартии и профессора 
Кондратьева по делу так называемой Трудовой крестьянской партии.

Беспристрастное разбирательство политических репрессий было всегда невыгодно 
руководству страны. Да и сейчас навряд ли беспристрастная оценка этих событий 
может иметь место со стороны таких людей, как А. Яковлев и В. Наумов — 
руководителей Комиссии по политическим репрессиям в ЦК КПСС и в нынешней 
администрации. Эти люди причастны к публикации откровенно подтасованных 
биографических материалов на жертв и участников политических репрессий. И более 
того, в свое время они сознательно утаивали важные документы не только от 
общественности, но и от жертв репрессий. Например, документы о том, что жена 
убийцы Кирова Николаева Мильда Драуле в момент убийства находилась в приемной 
Кирова и была задержана и допрошена через пятнадцать минут после его смерти, 
утаивались как комиссией Яковлева, так и комиссией Шверника еще в 50-е годы. А 
ведь об аресте Драуле еще не смещенный начальник Ленинградского НКВД Медведь 
доложил Ягоде спустя два часа после гибели Кирова. В утаиваемых документах, еще 
не сфальсифицированных материалах первого дня следствия, четко видны личные 
мотивы убийства и неопровержимые близкие связи Николаева с людьми, политически 
сочувствовавшими оппозиционным Кирову и Сталину группам в большевистской партии.


Но личные мотивы убийства Кирова ревнивым мужем были невыгодны как Сталину, так 
и Хрущеву, и Горбачеву, и, наконец, А. Яковлеву. Последний озабочен 
отслеживанием сравнительно небольшого количества заказных тайных ликвидации 
политических оппонентов и противников сталинского режима, намеренно не замечает 
волну политического уголовного терроризма, захлестнувшего Россию, жертвами 
которого стали не только предприниматели, но и видные журналисты и ряд 
общественных деятелей.

В последнее время очень много пишется о том, что репрессии парализовали работу 
советской разведки. Это верно. Но репрессии следует понимать не только как 
аресты и судебные расправы, но и как периодическую чистку и обновление 
руководящего звена советских разведывательных органов. Однако сейчас мало кто 
задумывается, что репрессии в разведке в конце 30-х годов были порождены уходом 
и бегством на Запад ряда руководящих работников И НО и Разведупра Красной Армии.
 Последствия этих побегов были исключительно чувствительны. Орлов-Никольский 
был не единственным перебежчиком из руководящих работников. В 1937-1938 годах 
остались за границей бывший помощник начальника ИНО, куратор работы по 
эмиграции и операций против английской разведки, нелегальный резидент в 
Швейцарии М. Штейнберг с женой, бывшей нашим оперативным работником Эльзой. 
Штейнберг поддерживал, правда, с нами контакт через наших нелегалов М. 
Алахвердова и Г. Тахчианова, но доверия к нему не было.

На путь открытого предательства стали Рейс — нелегальный рез