и 
сохранить в тайне. Но, как утверждает Ронге, случилась непредвиденная утечка 
информации. Дело в том, что для вскрытия сейфа и замков шкафов, находящихся в 
квартире Редля, пригласили лучшего слесарь Праги некоего Вагнера. Он не только 
присутствовал при обыске, но и видел большое количество бумаг, часть которых 
была на русском языке. Но на беду австрийской контрразведки Вагнер оказался 
ведущим игроком пражской футбольной команды «Шторм 1», а из-за обыска в 
квартире Редля ему пришлось пропустить матч, который его команда проиграла. 
Когда на следующий день капитан команды, он же редактор пражской газеты «Прага 
тагеблатт», стал интересоваться причинами отсутствия Вагнера на игре, тот 
ответил, что не мог прийти ввиду чрезвычайных обстоятельств. При этом он 
подробно рассказал обо всем увиденном на квартире Редля, упомянув о том, что 
офицеры, производившие обыск, были очень сконфужены и постоянно восклицали: 
«Кто бы мог подумать!», «Неужели это возможно!». Редактор, сопоставив сообщение 
Венского телеграфного агентства о самоубийстве Редля и факты, сообщенные ему 
Вагнером, понял, что открыл сенсационную тайну. И, воспользовавшись эзоповским 
языком, он на следующий день поместил в газете заметку-опровержение, из которой 
следовало, что Редль был русским шпионом. 
      Такова общепринятая версия «дела Редля», изложенная основными участниками 
событий. Но при внимательном рассмотрении она вовсе не выглядит убедительной. 
Прежде всего это касается доказательств шпионской деятельности Редля, найденных 
в его пражской квартире. Описывая результаты обыска Ронге сообщает, что 
Урбанский обнаружил в квартире Редля «обширный материал», занимавший целую 
комнату. Сам Урбанский пишет, что у Редля сохранились многочисленные неудачные 
снимки с секретных документов, свидетельствующие о его неопытности в фотографии.
 Кроме того, оба сообщают о том, что вещи покойного Редля были проданы с 
аукциона и некий ученик реального училища купил фотоаппарат, где осталась 
непроявленная фотопленка, на которой были засняты секретные документы. И это 
все. 
      Если принять сказанное на веру, то создается впечатление, что обыск 
проводили дилетанты, ничего не смыслящие в порученном им деле. Иначе казус с 
фотопленкой невозможно объяснить. Более того, никто никогда не называл ни 
одного конкретного документа, обнаруженного в квартире Редля, что тоже довольно 
странно. 
      Также странно, что ни Урбанский, ни Ронге не приводят фотокопию письма, 
пришедшего на венский почтамт на имя Ницетаса, со швейцарским адресом 
французского капитана Ларгье, которого действительно арестовали в Женеве по 
подозрению в шпионаже. Поэтому закрадывается законное подозрение — существовало 
ли вообще это письмо? А если оно и существовало, то непонятно, почему 
профессиональный контрразведчик Редль так надолго затянул получение 
вознаграждения, увеличивая тем самым риск быть разоблаченным. 
      Не менее странным выглядит и то, что Редль хранил при себе квитанции на 
отправку за границу заказных писем и, что совсем непонятно, почему он взял их с 
собой в Вену. А тот факт, что он выбросил их на улице, когда за ним ведут 
наблюдение, а не уничтожил в другом месте, вовсе не укладывается в голове. Еще 
более удивляет ловкость сотрудников наружного наблюдения, умудрившихся вечером 
в полной темноте собрать разорванные и специально разбросанные клочки бумаги. 
      Но что поражает больше всего, так это описание допроса Редля в отеле 
«Кломзер». Быстрота и поверхностность допроса поразительна. Совершенно 
непонятно, почему такой профессионал, как Ронге, удовлетворился ничего не 
значащими словами Редля о том, что он работал в одиночку, и не попытался 
установить важные детали: кто завербовал, когда, как передавались донесения и т.
д. Также непонятны причины, по которым Редлю предложили 
20 
      немедленно покончить с собой. Правда, позднее, видимо, понимая, что 
приведенных доказательств вины Редля явно недостаточно, Ронге поведал о 
добровольном признании шпиона. «Редль был совсем разбит, но согласился дать 
свои показания мне одному, — пишет Ронге. — Он сказал, что в течение 1910-1911 
гг. широко обслуживал некоторые иностранные государства. В последнее время ему 
пришлось ограничиться лишь материалом, доступным пражскому корпусному 
командованию ... Самым тяжелым преступлением была выдача плана нашего 
развертывания против России в том виде, в каком он существовал в упомянутые 
годы и каким в общих чертах оставался в силе ...». А Урбанский, пытаясь 
объяснить причины, толкнувшие Редля на предательство, делает упор на его 
гомосексуальные наклонности. Они, став известными иностранной разведки, 
позволили ей завербовать полковника под угрозой разоблачения. 
      Еще одна странность связана со слесарем Вагнером, оказавшимся близко 
знакомым с редактором газеты «Прага тагеблатт». Неужели в пражском отделении 
контрразведки не оказалось абсолютно надежного слесаря, умеющего держать язык 
за зубами? А даже если дело и обстояло таким образом, то ничто не мешало 
поступить с Вагнером так, как поступил начальник полиции Вены Гайер с лакеем 
Редля И.Сладеком. Когда последний обратил внимание начальника полиции на то, 
что браунинг, из которого застрелился Редль, не принадлежал его хозяину, а 
ночью в номер приходили четверо офицеров, Гайер провел с ним столь внушительную 
беседу, что на другой день репортеры не смогли выудить из Сладека ни слова. 
      Из сказанного можно сделать вывод, что в деле полковника Редля нет 
серьезных улик, доказывающих его измену. И сразу возникает вопрос: был ли Редль 
агентом русской разведки? Чтобы попытаться ответить на него, следует 
ознакомиться с организацией русской военной разведки и ее сотрудниками, 
работавшими против Австро-Венгрии перед первой мировой войной