кабинет, он бросил взгляд на 
зловещий стол следователя - свертка не было 

- Четыре дня подряд я добивался от вас согласия выполнить патриотический долг, 
загладить вину и дать основание досточтимому синьору прокурору Особого 
трибунала просить для вас снисхождения или даже прощения. Но сегодня в моей 
просьбе уже нет такой необходимости. Ваша дочь во всем созналась. Она 
согласилась выполнить то самое задание, которое вы считаете для себя 
неприемлемым. Она сама явится туда, где вы встречались с австрийцем. Я офицер, 
- коротышка обдернул на себе мундир, который топорщился и морщился так, словно 
был с чужого плеча, - а вы - бывший офицер. Дайте честное офицерское слово, что 
о нашем разговоре никто не будет знать. Я не имел права сообщать, что ваша дочь 
согласилась отнести те чертежи австрийцу. 

- Нет! Нет! Нет! - Во рту у Паскуале пересохло, он тщетно пытался сглотнуть. - 
Нет! Дочь должна забыть о своем согласии. Пусть ее совесть останется чистой, 
без единого пятнышка. И если кому-то из нас суждено... Я выполню поручение 
вместо нее. 

- А я вам в свою очередь, - торопливо, скрывая свое торжество, прервал 
следователь, - даю честное офицерское слово, что о вашем свидании с Кертнером 
мы ничего синьорине не скажем... 

- Да, да, она не должна этого знать... 

Последнее, что Паскуале услышал, когда выходил из кабинета: 

- Завтра ваша дочь будет дома. 

34 

Сразу же после обыска составили опись вещей арестованного. Для этого пишущую 
машинку перенесли из конторы в квартиру Кертнера, этажом выше. Полицейский 
комиссар сам принялся медленно и неуклюже тыкать толстым пальцем в клавиши. 

- Синьор комиссар не обидится на меня, если я скажу, что он печатает не слишком 
хорошо? - усмехнулась Джаннина. 

- Синьорина права. Есть много других дел, которые я делаю значительно лучше. 
Если синьорина не возражает, я берусь ей это доказать, - при этом полицейский 
скабрезно расхохотался. 

- В помощницы к вам не набиваюсь. Но чтобы ускорить ужасную процедуру и чтобы я 
смогла завтра утром уехать в Турин, повидаться со своими, - сама напечатаю. 

Полицейский комиссар охотно уступил место за машинкой, и Джаннина напечатала 
опись. 

Она сознательно оставила между последней строкой описи и местом, уготованном 
для подписей, полоску чистой бумаги. На всякий случай. 

Комиссар не включил в опись саму машинку, он полагал, что это инвентарь конторы 
"Эврика". Джаннина подсказала, что машинка - личная собственность шефа и только 
временно стояла в конторе: на ней удобнее печатать, чем на конторском 
"континентале". 

- Синьор комиссар, вы могли меня подвести. Ведь я работала на этой машинке. 
Когда недоразумение выяснится и шеф вернется, он заподозрит меня в том, что я 
утаила его "ундервуд". 

- "Вернется"... Святая наивность! Твой шеф - опасный государственный преступник.
 

- Синьор комиссар, наверное, хотел сказать, что моего шефа подозревают в 
государственном преступлении. Разве кто-нибудь имеет право выносить приговор 
раньше суда? 

- Синьорина очень охотно рассуждает о правах. И забыла о своих патриотических 
обязанностях. Не пора ли строго напомнить тебе о них? 

- Свои конторские обязанности я выполняю добросовестно. Спросите хотя бы 
синьора Паганьоло, компаньона фирмы. В церковь хожу часто. Исповедуюсь у падре 
Лучано каждый месяц. На какие другие обязанности намекает синьор комиссар? Не 
считает ли он, что я должна была отбивать хлеб у него, у его агентов и доносить 
на австрийца? Этому меня на курсах машинописи и стенографии не обучили. Тем 
более если донос нужно высасывать из мизинца... 

- Я знал синьорину, которой дверью прищемили пальчики за то, что она не хотела 
ими указывать на наших врагов... 

Угроза полицейского комиссара подсказала Джаннине, что нужно быть осторожнее и 
даже покладистее на словах, если ты не хочешь ничего менять в своем поведении. 

Полицейские составили длинную опись личных в