последний раз Кертнер интересовался чертежами спортивного самолета, они 
вовсе не являются секретными, - возразил Паскуале неуверенно. 

- Вот эти самые чертежи и передайте ему в траттории, которая вам знакома по 
предыдущим встречам. 

Паскуале долго молчал, понурив голову, беззвучно шевеля сухими губами, и 
наконец ответил еле слышно: 

- Я отказываюсь от такого поручения. 

- Значит, вы не патриот Италии. 

- Я патриот Италии, но не считаю Кертнера врагом итальянского народа. 

- Вы говорите не подумав. А ведь у вас было время поразмыслить на досуге. Или 
кто-нибудь мешает вам в камере сосредоточиться? Если вы не хотите подумать о 
своем будущем, то, может быть, вас обеспокоит будущее вашей дочери? Правда, она 
не родная дочь, однако... 

На следующий день Паскуале снова вызвали на допрос. Он сидел, облизывая сухие 
губы, в горле першило, но сглотнуть было нечего - ни капли слюны во рту. 

А в конце допроса следователь открыл ящик своего стола, достал сверток, выложил 
его на стол, неторопливо развернул. 

- Узнаете? 

Какая-то тонкая голубая материя в бурых пятнах. 

- Нет. - Паскуале отвернулся, он инстинктивно не хотел вглядываться. 

- Я сам не поклонник такого рода интимных бесед с молодыми, тем более 
интересными женщинами. Но когда речь идет о безопасности государства... 
Синьорина Джаннина слегка наказана за излишнее упрямство. 

Паскуале никак не мог отдать себе отчет в том, что произошло и о чем идет речь. 
Да, Джаннина иногда любит поупрямиться, но какое все это имеет отношение к 
делу?.. 

И вдруг его будто ударили по глазам - он узнал окровавленную рубашку; одну из 
полдюжины батистовых рубашек, какие купил Джаннине в день ангела. 

Паскуале оттолкнулся обеими руками от стола, на котором лежал сверток. Ни 
кровинки в потерянном лице. Нетвердыми шагами направился он к двери. 

- Проводите его в камеру, - жестко распорядился следователь, вставая из-за 
стола. 

Он побоялся, что подследственный рухнет сейчас у него в кабинете без чувств, не 
хотел с ним возиться, отпаивать водой, давать ему нюхать нашатырь и потому 
прервал допрос. 

На третий день сцена в кабинете следователя повторилась, только на этот раз 
окровавленная рубашка, лежавшая в свертке, была не голубая, а кремовая. 

Паскуале вошел с обмирающим сердцем, узнал свой подарок и снова вышел после 
допроса, после уговоров следователя пошатываясь, простерши руки впереди себя, 
как слепой. 

На четвертый день перед Паскуале лежал новый сверток. 

- Все-таки отчим не чета родному отцу, - театрально вздохнул следователь. - 
Разве родной отец стал бы подвергать мучениям свою дочь? Вы ведете себя так, 
будто речь идет только о вашей судьбе. Решается судьба синьорины Джаннины, 
вашей падчерицы. Своими легкомысленными поступками, недостойными патриота 
фашистской империи, вы превратили падчерицу в узницу тюрьмы, и она выйдет 
оттуда наказанной по всей строгости. Если не искалеченной... Во всяком случае, 
она может расстаться со своей красотой. Между прочим, девичья кожа намного 
тоньше и нежнее вашей. В том, что вы человек толстокожий и плохой отец, я уже 
имел неприятную возможность убедиться. 

Накануне пятого допроса Паскуале услышал во время прогулки по тюремному двору о 
подобной же истории. Сперва одному парню пригрозили: "Если ты не назовешь своих 
коммунистических сообщников, мы привезем в тюрьму твою мать, разденем ее донага 
и будем пытать при тебе". Парень не допускал мысли, что чернорубашечники могли 
выполнить свою угрозу. Но в момент, когда в камеру втащили за волосы его мать и 
начали ее раздевать, парень не выдержал и во всем признался. 

На пятый день, как только Паскуале ввели в