ях, отвергающих любой утвердившийся 
порядок, полные ненависти к любой власти, эти элементы, беспокойные и 
нестабильные, находили удовлетворение лишь в беспрерывных заговорах и планах 
разрушения существующего порядка... Эта группа патологических врагов 
государства опасна тем, что составляет резерв добровольных участников для любой 
попытки бунта до тех пор, пока новый порядок не начнет кристаллизоваться в 
прочную систему и выходить из периода хаотического распада". 

Глава государства попытался оттолкнуть тех, кто только вчера поставил его на 
занимаемый пост, отказываясь от всякого "честного сотрудничества" с Республикой,
 замышляя "разрушение существующего порядка", выжидая благоприятного момента 
для "любой попытки бунта". Гитлер порывал таким образом со своими корнями, 
отрицал их, отбрасывал тех, кто проявил бестактность, напомнив ему о тех 
сомнительных средствах, которые привели его к власти. 

3 июля было проведено заседание кабинета министров. Необходимо было узаконить 
убийства. Ни один из присутствующих, включая и министра юстиции Гюртнера, 
личного друга большинства правых деятелей, павших под ударами черных убийц, не 
осмелился выступить с протестом. 

Фон Папен не присутствовал на заседании кабинета, подав в тот же день в 
отставку с поста вице-канцлера. 

Это была единственная реакция того, кому Гитлер был обязан всем. Предложения, 
содержавшиеся в его докладе в Марбурге, были выполнены, так как революционеры 
были устранены, но ему дали понять, насколько опасна малейшая критика. Его 
ближайшие сотрудники уничтожены, а один из них расстрелян прямо в его 
канцелярии. Однако фон Папен удовольствовался лишь платонической формой 
протеста. 

Впрочем, отставка фон Папена была недолгой. Он получил от нацистов новый пост и 
оказал им большие услуги, в частности в качестве посла в Вене и Анкаре. 

Не более решительной оказалась и реакция консерваторов. Министры поблагодарили 
Гитлера за спасение Германии от революционного хаоса и единодушно приняли закон,
 единственная статья которого гласила: "Меры, принятые 30 июня, 1 и 2 июля 1934 
года и направленные на подавление попыток совершить предательство и 
государственную измену, расцениваются как срочные меры национальной обороны". 
Такова была эпитафия многочисленным жертвам. 

Старый маршал Гинденбург был крайне встревожен, узнав о столь циничном убийстве 
двух генералов рейхсвера. Но поскольку армия никак не реагировала на это, а его 
советники заверяли, что все было совершенно оправданно, он согласился подписать 
поздравительную телеграмму фюреру, подготовленную самим же фюрером: "На основе 
только что полученных отчетов я убедился, что благодаря вашей решимости и вашей 
личной храбрости вам удалось задушить в зародыше происки изменников. Я выражаю 
вам этой телеграммой мою глубокую признательность и искреннюю благодарность. 
Примите уверения в моих лучших чувствах". Глава президентской канцелярии, 
государственный секретарь Отто Мейснер взял на себя задачу заставить старого 
маршала подписать этот текст, чтобы заслужить расположение своих новых хозяев. 

Старика из Нойдека в какой-то мере оправдывала его дряхлость и плохое состояние 
здоровья. А вот Бломберг не был ни стар, ни болен. Но в приказе по армии он 
одобрил действия нацистов: "Фюрер пошел в наступление и раздавил бунтовщиков с 
решимостью солдата и образцовой храбростью. Вермахт, как единственная 
вооруженная сила всей нации, оставаясь в стороне от внутренней политической 
борьбы, свидетельствует ему о своей признательности, проявляя преданность и 
верность. 

13 июля Гитлер выступил с большой речью в рейхстаге. От него ждали 
обстоятельного доклада о путче, о деятельности Рема и его сообщников, о 
секретных связях Штрассера с фон Шлейхером, о нелегальных контактах с 
"иностранной державой" (при этом имелась в виду Франция, а кое-кто шепотком 
называл посла Франсуа-Понсе), а он произнес длинную защитительную речь. 
Единственная попытка объяснения оказалась крайне неудачной, поскольку, говоря о 
Карле Эрнсте, Гитлер заявил, что тот "остался в Берлине для личного руководства 
революционными действиями", тогда как все отлично знали, что Эрнст был 
арестован в Бремене в тот момент, когда садился на пароход для увеселительной 
поездки. Утверждение Гитлера о том, что своими решительными действиями он 
пресек "национал-большевистскую революцию", было воспринято с холодком. Трудно 
представить, чтобы такие консерваторы, как фон Бозе и Клаузенер, могли 
присоединиться к подобного рода авантюре. В заключение он заявил, что "в 
соответствии с вечным железным законом" он выступил как "верховный заступник 
германского народа". Громкие слова получались у него лучше, чем точные 
пояснения. 

В июле 1934 года в Германии сложилась любопытная политическая ситуация. День 30 
июня можно было назвать новым "днем одураченных", и такими одураченными 
оказались военные. 

В принятии Гитлером решения о чистке СА они сыграли громадную роль. Военные 
были теперь уверены, что фюрер стал их заложником, что они подчинили себе новый 
режим. Они не только обеспечили моральное прикрытие операции, но и приняли в 
нем прямое материальное и физическое участие. Военные были первыми поставлены в 
известность о готовящейся операции. Уже в понедельник 25