Эдуард Шарапов

СУДОПЛАТОВ ПРОТИВ КАНАРИСА

Аннотация: Комиссар государственной безопасности Павел Судоплатов и адмирал 
Вильгельм Канарис сошлись в драматическом поединке на незримом фронте Второй 
мировой войны. Сотни людей оказались статистами в отчаянной игре, затеянной 
советской разведкой. Десятки тысяч немецких солдат стали жертвами этой игры.
 Правда о настоящих шпионах в книге Эдуарда Шарапова «Судоплатов против 
Канариса».


---------------------------------------------


 Эдуард Шарапов
 СУДОПЛАТОВ ПРОТИВ КАНАРИСА


  Посвящаю моему отцу и всем   чекистам — участникам Великой   Отечественной 
войны 1941—1945 гг. 



 Часть I
 ОПЕРАТИВНАЯ ИГРА «МОНАСТЫРЬ»



 Глава первая
 РЕКА ВРЕМЕНИ

 Солнце стояло уже в самом зените, когда всадник подъехал к Дону и спустился по 
отлогому берегу. Освобожденный от седла, конь вошел в реку и, фыркнув, припал к 
воде. Всадник подождал, пока он напьется, снял с него уздечку и пустил на 
свободный выгул. А сам отнес седло в тень от большого ивового куста, отвязал 
походную сумку, вынул кружку и, сняв сапоги, пошел к Дону. Речная вода приятно 
холодила уставшие ноги. Напившись, всадник вернулся в тень, расстелил бурку, 
лег, положил голову на седло и задумался.
 Шел сентябрь 1914 года. Месяц назад Германия объявила России войну. Как 
изменилось все за этот короткий срок. Мирная столичная жизнь с ее пышными 
придворными праздниками и тихими семейными вечерами осталась далеко позади. 
Странно, но именно война вернула его к родному и, как казалось, давно забытому 
запаху степной полынной травы. И эта вечная река, и мирно щиплющий траву конь 
напомнили Петру Демьянову о многом.
 Вот так же в эту реку когда-то входил дед, а потом и отец. Но в эту ли воду? 
Давно утекла та вода. Река всегда разная, и все же это — Дон, и Петр не 
променял бы его ни на какую другую реку в мире. Откуда возникает это чувство? 
Почему именно эта река, наполненная в каждую секунду своей жизни другой, новой 
водой, вобравшая в себя силу сотен маленьких ручьев, родников, речушек, так 
волнует его? Почему, глядя на воды Дона, чувствовал он единение со своими 
предками? Каждая капля этой реки зачем-то существует, у каждой своя судьба. 
Одной суждено впитаться в кожу его буланого, другой — утолить жажду Петра, 
третьей — испариться и дождем пролиться на землю, четвертой — доплыть до конца 
и стать частью огромного и великого моря. Так и Россия. Она впитала в себя 
культуру больших и малых народов. Каждый раз новая, как из отдельных капель 
состоящая из отдельных людей, проживающих свою отдельную жизнь, она объединила 
их общим потоком, управляемым только богом. Течет российская история, натыкаясь 
на мели и перекаты, переживая войны, как водовороты, на своем пути. Меняются 
цари, эпохи, полководцы — как вода в реке. Но все же Дон остается Доном, а 
Россия — Россией.
 Совсем недавно вольно текла мирная жизнь, все шло своим чередом, и вдруг хаос 
войны разрушил этот мир, затянул людей в бессмысленный водоворот смертей. 
Прежние ориентиры сразу же потерялись, как будто одним движением руки кто-то 
порвал непрочную нить. В роду Петра каждое поколение попало в эти водовороты, 
никого не миновала война. Вся семья принадлежала к известному дворянскому роду, 
и мужчины всегда служили в казачьих частях. Вот и сейчас младший брат воевал 
где-то на Северном Кавказе. А дед, Антон Головатый, верой и правдой служил царю 
и стал первым запорожским атаманом, получившим чин полковника. (В городе 
Темрюке на Тамани деду установили памятник. Петру всегда казалось 
неправдоподобным, что этот лихой казак в папахе с обнаженной шашкой в руке — 
его дед, о котором он так много слышал от отца. А еще удивляло, что дед стоит в 
центре города суровый, без коня, словно вышел погулять и остановился. Каков же 
казак, да еще атаман, полковник, без коня?) Но выжил же его род, не захирел! 
Теперь Петру самому предстояло с честью вынести испытание за Россию, вместе с 
Россией. Пережить все и снова вернуться к размеренным, пестрым питерским будням.

 Петр потянулся. С удовольствием размял затекшие от долгого сидения в седле 
ноги. Тень от ивы все росла. Она уже скрывала коня, который совсем близко 
подошел к своему хозяину. Сон постепенно овладел Петром. Ему приснились жена 
Маша и сын Александр. Жена стояла молча и держала под уздцы буланого, а сын был 
рядом с матерью — такой маленький, по колено коню. «Сашок», — прошептал сквозь 
сон Петр, а сын улыбнулся отцу по-детски открыто.
 Петр проснулся. На душе стало легко. Подумал: «Вот наследник наверняка будет 
хорошим казаком». Ему нет еще и пяти лет, а он так страстно любит лошадей. 
Готов даже спать с ними на конюшне. Зов крови, что ли? Память высветила, как 
они с Сашком ездили на ипподром, когда там проходили скачки, организованные 
Императорским Петроградским обществом поощрения рысистого коневодства. Петр 
хорошо помнил, с каким интересом сын смотрел на лошадей и с какой завистью — на 
наездников. А когда скачки выиграл конь вороной масти по кличке Роковой, 
восторгу мальчика не было предела. Он потащил отца на конюшню, где Петр долго и 
подробно объяснял тонкости науки коневодства, показал и наездника, который 
выиграл на Роковом приз имени Леонида Дмитриевича Вяземского и за это получил 
большую сумму — 2 тысячи рублей. Но сынишку все это мало интересовало. Он 
неотрывно смотрел на большого красивого коня, бока которого были мокрыми. А 
когда Петр сказал сыну, что он и конь — ровесники, Роковой родился, так же как 
и Саша, в 1910 году, тот заинтересованно спросил: «Как же так? Он такой большой,
 а я совсем маленький?» В ответ отец только улыбнулся.
 «Как это недавно было. Только четыре года назад. А кажется, прошла целая 
вечность. Каким все тогда казалось безмятежным…»
 Мысли Петра прервал буланый жеребец, тихим ржанием напоминая хозяину, что пора 
в дорогу. Нужно было перебраться на другой берег Дона и догонять свою воинскую 
часть. Есаул Демьянов нехотя поднялся. Быстро оседлал коня, легко вскочил в 
седло и мелкой рысью поскакал вдоль левого берега Дона.
 В Первой мировой войне в конце сентября 1914 года — начале 1915 года для 
России произошел некоторый перелом. 15 (28) сентября — 26.10 (8.11) 1914 года 
Русская армия одержала победу, а противник потерпел крупное поражение. 9 (22) 
марта 1915 года капитулировала австрийская крепость Перемышль (русское название 
города Пшемысль), окруженная русскими войсками. В ходе сражения было взято в 
плен 120 тысяч солдат, захвачено 900 орудий.
 Однако, несмотря на ряд побед, весной 1915 года силы центральных держав на 
Западном фронте были вынуждены оставить Галицию, Польшу, часть Прибалтики.
 В связи с войной общественная жизнь в столице резко изменилась. В городе не 
было особенно заметно внешних примет военного времени, за исключением эшелонов 
с войсками, время от времени уходящих на фронт, и поездов с ранеными, 
прибывавших с фронта. Но даже респектабельный аристократический журнал «Столица 
и усадьба» с подзаголовком «журнал красивой жизни», первый номер которого был 
выпущен в свет его редактором и издателем Владимиром Крымовым почти за год до 
войны — 15 декабря 1913 года, не смог остаться в стороне от трагических событий.
 Рядом с новостями столичной жизни и рекламными объявлениями, описаниями и 
фотографиями княжеских и графских усадеб в январе 1916 года появилось обращение 
к гражданам России: «Военный заем. Второй выпуск. 1916 год.
 Мы посылаем на фронт в окопы миллионы наших родных и близких.
 Можем ли допустить, чтобы они, хотя бы на короткое время, испытывали 
недостаток в продовольствии, теплой одежде, патронах, снарядах?
 А между тем изготовление всего этого требует громадных средств, и дать их 
могут только те, кто остался дома.
 Пусть же они поспешат обратить в бумаги военного займа свои сбережения, 
которые так нужны для удовлетворения потребностей наших героев-защитников!»
 Обращение не осталось незамеченным. Но еще задолго до этого по всей стране 
возникло патриотическое женское движение. Оно было стихийным. Никто не 
обращался к женщинам с просьбой о помощи, но желание пережить тяжелые времена 
вместе со своим народом, быть причастными к общей беде заставляло аристократок 
принимать активное участие в судьбе страны. Княгиня Зоя Николаевна Голицына, 
графиня Матрена Ивановна Витте, княгиня Ольга Николаевна Гейдройц, графиня 
Елизавета Владимировна Шувалова, супруга начальника штаба Верховного 
главнокомандования Анна Николаевна Алексеева, супруга черниговского 
вице-губернатора Ольга Афиногеновна Матвеева оказывали помощь раненым и 
пострадавшим от войны. В лазарете лейб-гвардии Преображенского полка 
медицинскими сестрами работали княгиня А.А. Черкасская и графини 
Лейхтенбергские. Княгиня В.Н. Магалова (урожденная Башкирова) организовала в 
Петрограде собственный лазарет. Княгиня Татьяна Федоровна Шаховская ездила на 
фронт с первым санитарным отрядом Красного Креста имени его Императорского 
Величества великого князя Николая Николаевича сестрой милосердия. В Тверском 
императорском дворце Петрограда женщины столицы организовали мастерскую 
Красного Креста, где шили белье и другие необходимые вещи для раненых. 
Знаменитая великосветская певица, исполнительница западных романсов Л.Д. Берне 
организовала в Петрограде ряд концертов в пользу раненых.


* * *

 По булыжному тракту из Сосновки (имения генерала Чернова) в сторону Петрограда 
по правому берегу Невы медленно двигалась карета, запряженная четверкой лошадей.
 Сам генерал сидел в карете в обществе двух молодых симпатичных фрейлин 
императрицы Александры Федоровны — Ольги Николаевны Хвостовой и Марии 
Николаевны Демьяновой (урожденная Кульнева). Они мирно беседовали, обсуждая 
экспозицию очередной XXIII выставки Петроградского общества художников, 
открывшейся в конце декабря 1915 года. Выставка размещалась в одном из домов, 
принадлежавших графу Витте, с женой которого, Матреной Ивановной, обе фрейлины 
учились в Смольном институте благородных девиц [1] .
 После посещения выставки генерал настоял на ужине в Сосновке. И теперь, 
возвращаясь, они обсуждали увиденное накануне. Мария Николаевна почти не 
участвовала в разговоре, задумчиво глядя то на дорогу, то на Неву. Ольга 
Николаевна, напротив, была оживлена и с восторгом отзывалась о работах Бенуа:
 — Он, конечно, романтик и пребывает в оппозиции к современности, от его картин 
веет стариной, а сюжеты для них художник черпает в XVIII и раннем XIX веке. Но 
образы прошлого в картинах Бенуа впечатляют достоверностью, а иногда он 
иллюстрирует и исторические анекдоты. Вы только вспомните картину «Парад при 
Павле I»! Это же чудо что такое! А иллюстрации к «Пиковой даме» и «Медному 
всаднику» А.С. Пушкина?.. Да он же реформирует русскую книжную графику!
 — Ваша девичья восторженность не может не тронуть, милая Ольга Николаевна, но 
мне больше понравились шаржи Дени, — генерал усмехнулся. — Как он изобразил 
Репина, окруженного красками, приготовленными для работы. Сам Шаляпин оценил 
эту работу по достоинству. Вы видели надпись, которую сделал Шаляпин Федор 
Иванов на своей карикатуре?
 — О да. Там было написано что-то вроде: «Браво, браво, милый Дени. Как быстро 
и как ловко это сделано».
 — Верно. Слово в слово. И действительно, невозможно не восхититься так быстро 
схваченными характерными особенностями образа великого певца.
 — Да, но все-таки немного зло. Неужели вас трогает только сатирическое 
портретное искусство?
 — Почему же? Мне безумно нравятся женские портреты. А не правда ли, женщины, 
изображенные на картине Владимира Измаиловича Граве «Силуэт» и «Портрет госпожи 
Смородской», очень напоминают Марию Николаевну? — он внимательно посмотрел на 
сидевшую рядом Машу. — Тот же четкий и ровный профиль, полные губы, даже 
прическа и та похожа.
 Ольга Николаевна на это ничего не ответила, а Мария улыбнулась генералу мягкой 
и очень грустной улыбкой. Ему вдруг стало неловко за столь неуместное сравнение.
 «Откуда такая печаль и такая недетская мудрость в этих девичьих глазах?» — 
подумал генерал.
 Карета мерно постукивала колесами о камни Шлиссельбургского тракта и мягко 
покачивалась на рессорах. Повисла неловкая пауза. Ольга, очень любившая Машу, 
понимала, как ей тяжело после смерти мужа. Чтобы как-то сгладить неловкость, 
она сказала:
 — Генерал, а вы были в Мариинском театре на прощальном бенефисе Вагановой?
 — Да, — задумчиво произнес Чернов, — жаль, что Агриппина Яковлевна уходит со 
сцены. Прекрасная балерина! Я помню, как она блистала в годы своей юности. Но 
возраст, ничего не поделаешь, — заключил он.
 — А помнишь, Маша, как княгиня Евгения Алексеевна Голицына, когда в Смольном 
институте должен был состояться очередной бал, все время напоминала нам, что 
такое танцы?
 Машино лицо осталось серьезным, но глаза заблестели.
 — Танцы — это приятная веселость, когда ее употребляют со скромностью и 
нравственностью, — процитировала она.
 И обе звонко рассмеялись. Но сразу же глаза Марии Николаевны погасли, и она 
опять задумалась, ее мысли витали далеко отсюда. Ей вспомнилось, как однажды 
Петр предложил принять участие в коллективной псовой парфорской охоте в Красном 
Селе.
 Такую охоту устраивала офицерская кавалерийская школа, в которой одно время 
учился муж Марии Николаевны. Он и раньше приглашал ее на охоту, но ее пугали 
звуки выстрелов, а главное, ей было жаль убитых животных. А тут она согласилась.
 Ей вдруг захотелось понять, что же так привлекало Петра в столь кровавой 
забаве.
 — Парфорская охота, — объяснял Петр, — это охота с поволоком. Зверя заманивают 
куском сырого мяса, пропитанного лисьим пометом, или куском приготовленной 
таким же образом губки, взятым в прочную сетку, которую выехавший перед началом 
охоты верховой волочит за собой на длинной веревке по заранее намеченному 
маршруту.
 — Но это же суррогат настоящей охоты! — возмутилась Маша.
 — Да, — согласился Петр, — но у этого вида охоты есть одно преимущество: 
кавалькада охотников не топчет посевы крестьян.
 Утро было морозное. Более пятидесяти мужчин и женщин, все верхом на лошадях, 
собрались на большой поляне за Красным Селом. Маша не заметила, кто дал сигнал 
к началу охоты, но вдруг затрубил рожок, нетерпеливо залаяли собаки, и всадники 
пришпорили лошадей. Маша тоже пришпорила жеребца и посмотрела на мужа: Петр — 
раскрасневшийся, с горящими от волнения глазами — был абсолютно не похож на 
того доброго, домашнего Петю, каким она привыкла его видеть. Но через минуту 
она забыла о муже. Какое-то первобытное, неведомое доселе чувство охватило ее. 
Казалось, что она и конь слились, превратившись в единое существо, несшееся 
навстречу ветру и грядущей опасности. Все закончилось так же внезапно, как и 
началось. Жертву освежевали, и охотники разъехались по домам. Карета генерала 
Чернова проехала мимо Каменноостровского летнего театра, в здании которого 
часто выступал императорский Михайловский театр и давал концерты Императорский 
Великорусский оркестр под руководством основателя В.В. Андреева.
 Въехали в город. Когда проследовали мимо дома князя Юсупова на Мойке, дамы 
попросили остановить карету, чтобы пешком пройти на Невский и зайти в магазин 
товарищества A.M. Остроумова. Фрейлины, любезно поблагодарив генерала Чернова 
за прекрасный вечер в Сосновке и гостеприимство, распрощались. Карета двинулась 
в сторону Невы и растаяла в дымке.


* * *

 Наступил 1917 год — год двух революций: Февральской и Октябрьской, заставивших 
многих аристократов и представителей русской интеллигенции покинуть Россию. 
Финляндский вокзал в Петрограде. Среди отъезжающих и Мария Николаевна Демьянова.
 Ее провожают генерал от кавалерии Бобылев в штатском и его жена, по иронии 
судьбы тезка Демьяновой — Мария Николаевна. Сам генерал был когда-то 
начальником мужа Демьяновой, и после его смерти семья Бобылевых не раз помогала 
Маше.
 — Мария Николаевна, — Бобылев поцеловал ей руку, — вы правильно делаете, что 
едете в Анапу.
 — Не знаю, генерал.
 — Тс-с-с, тише, — Бобылев нервно оглянулся и тихо добавил: — Сейчас не то 
время, чтобы вспоминать наши титулы вслух. Я думаю, что младший брат Петра вам 
обязательно поможет.
 — Я только на это и надеюсь.
 — А где Александр?
 — Он уже с няней в вагоне.
 — Когда увидимся, теперь неизвестно. И увидимся ли вообще, — вздохнула 
Бобылева, целуя Машу. — Не мучьте себя, родная, и ваш муж одобрил бы это 
решение.
 — Не знаю, не знаю, — Маша обняла Марию Николаевну, потом подала Бобылеву 
руку: — Спасибо вам за все.
 Бобылев наклонился и, отвернув край перчатки, еще раз поцеловал Маше руку.
 Паровоз пустил пары, вагоны медленно сдвинулись. Маша Демьянова уже на ходу 
поднялась в вагон и долго махала платком друзьям, оставшимся на перроне.
 Только на пятые сутки они с няней и маленьким сыном добрались до станции 
Тоннельная, от которой до Анапы оставалось 33 километра. На станции их никто не 
встречал. До города пришлось добираться на извозчике. Брат мужа принял их 
приветливо, но во всем его поведении чувствовалась какая-то напряженность. 
Большой дом в маленькой Анапе, которая только в 1846 году стала городом, 
постоянно посещали военные. Маша не сразу догадалась о причине нервозности 
деверя: полковник Демьянов был начальником контрразведки Белой армии на 
Северном Кавказе. Красные теснили белых, передовые разъезды противника в начале 
мая 1918 года были замечены около города, что и служило поводом для нервозности.
 В городе ходили слухи о зверствах красных, один страшнее другого. Маша не 
отпускала сына далеко от дома. Она уже не один раз пожалела, что уехала из 
Петрограда. Обитатели большого дома в Анапе вздрагивали от каждого шороха, от 
каждого стука в дверь. Мария Николаевна была почти уверена: останься она с 
сыном в Петрограде, их красные не тронули бы. А теперь… В такой нервной 
обстановке они прожили почти два года.
 14 августа 1920 года под командованием белого генерала С.Г. Улагая был высажен 
морской десант на Таманском полуострове и под Новороссийском, но 7 сентября 
десант разгромили войска Кавказского фронта под командованием В.М. Гиттиса. В 
Анапу вошли части Красной Армии. Деверя в его доме арестовали чекисты, 
этапировав затем из Анапы в Москву, но по дороге он заболел тифом и умер. 
Оставшись одна с десятилетним сыном в чужом городе, Мария Николаевна не знала, 
что делать. Друзья деверя и люди, знавшие Петра, предлагали эмигрировать во 
Францию или в Германию. Они приходили в дом крадучись, говорили шепотом, 
поэтому их слова не убеждали.
 — Поймите, — говорили они, — в России жить невозможно, тем более вам с вашим 
образованием и дворянским происхождением. Пожалейте сына, что будет с ним?!
 Конечно, она в первую очередь думала о Саше, о его будущем. А еще о том, как 
бы поступил Петя. Ей вспоминались слова, которые он сказал ей перед смертью:
 — Маша, я умираю за Россию.
 Два последних года, проведенные в Анапе, прошли в постоянном страхе. Она не 
хотела больше так жить.
 «Эти господа пугают меня красными. Но кто такие красные? — думала Маша. — Ведь 
это мой народ. Петя отдал жизнь не только за веру и царя, но и за Отечество. Да,
 не было больше царя и веры поубавилось. Но Отечество-то, а стало быть, и народ 
остались». И она решила вернуться в Петроград.


* * *

 Маша стояла у окна. Поезд медленно вливался в русло Финляндского вокзала, того 
самого, с которого она уезжала более двух лет назад, думая, что навсегда. 
Волнение охватило ее, но привычная вокзальная сутолока, поиски носильщика и 
извозчика успокоили. Сидя в пролетке и видя, с какой радостью Саша вдыхает 
сырой воздух Питера, она успокоилась окончательно, твердо сказав себе: 
«Правильно я сделала, что вернулась. Дома и стены помогают. А там будь что 
будет!» Приехав домой, Маша обнаружила, что в их шестикомнатной квартире живут 
чужие люди да еще размещается какое-то учреждение. Им досталась одна (правда, 
самая большая) комната. Надо было искать работу. Мария Николаевна очень 
надеялась на знание иностранных языков, но за переводы платили мало и 
нерегулярно, устроиться еще куда-нибудь со знанием иностранных языков она не 
могла. Видимо, время не располагало к изучению языков. Мария Николаевна 
выучилась печатать на машинке. Эта работа по крайней мере давала возможность 
прокормиться. Им с Сашей жилось нелегко, но все-таки жили. Не было топлива и 
продовольствия, не работал транспорт. В 1921 году небывалая засуха превратила 
богатейшую житницу России — Поволжье — в пустыню. Рядом с голодом шла страшная 
его спутница — холера, уничтожавшая жизни тысяч крестьян и рабочих. Но каким бы 
тяжелым ни было время, жизнь все же брала свое.
 Сын рос и с каждым днем становился все более интересным собеседником. Вечера 
напролет они вдвоем гуляли по Питеру, который с 1924 года носил имя Ленина. 
Мать читала сыну отрывки из «Медного всадника», рассказывала об отце, о том, 
как любили они вдвоем гулять в Летнем саду, о приемах у императора Николая II… 
Александр все жадно впитывал и никак не мог себе представить, что этот серый и 
нищий город был когда-то одной из величайших столиц мира.
 Однажды, когда Мария Николаевна с сыном гуляли по набережной, Саша вдруг 
спросил:
 — Я вот все время думаю, как им живется здесь, на чужбине, под низким 
свинцовым питерским небом?
 — Кому? — не поняла Мария Николаевна.
 — Сфинксам.
 — Не знаю, — задумчиво произнесла она, — им ведь более трех тысяч лет. Они 
видели расцвет Египта. Лежали вот так же величественно, охраняли гробницу 
какого-нибудь фараона и думали, что делают важное дело. Но то государство 
восточной деспотии давно погибло, и едва ли кто-то теперь вспомнит имя фараона. 
А сфинксы волею судьбы оказались здесь.
 — Что дано им увидеть: расцвет или закат российской истории?
 Они не знали ответа на этот вопрос. Оба видели, как жизнь постепенно 
налаживается. Люди устали ненавидеть, им просто хотелось новой жизни, и они 
строили ее как умели. В институт Сашу не приняли из-за дворянского 
происхождения, и он пошел работать электромонтажником. Конечно, хорошо, что они 
с матерью научились сами зарабатывать себе на хлеб. И все-таки Александру 
казалось, что на научном поприще он мог бы принести большую пользу. И каждый 
раз, проходя мимо университета и сфинксов, молчаливо хранящих свою великую 
тайну, он останавливался и молча смотрел на реку. А Нева невозмутимо и 
безразлично катила мимо свои холодные и мутные воды.

 Глава вторая
 РОЖДЕНИЕ АГЕНТА «ГЕЙНЕ»

 Александр Петрович Демьянов лежал на своем любимом диване и читал Генриха 
Гейне в переводе Ч.И. Ратгауза:



   Я вижу: звезда упала
   С крутых огненных высот.
   Да, это звезда любого.
   Я видел ее полет.
   А с яблони падают тихо
   Листья и лепестки.
   Их дразнят ветры ночные,
   Играют ими, легки.
   Вот лебедь в пруду запевает
   И, выгнувшись белой спиной,
   Все тише поет, замолкает
   В могиле своей водяной.
   Кругом и темно, и тихо.
   Осыпался лист и цвет.
   Звезда моя сгинула прахом,
   И песня лебяжья — ей вслед.



 Александр Петрович вообще любил читать, но стихи занимали в его душе особое 
место. Из немецких поэтов ему больше всего нравились Гейне и Мюллер. Из русских 
— Блок и Некрасов, а больше всего Пушкин. Он наизусть знал петербургскую поэму 
«Медный всадник» и много раз цитировал про себя отдельные отрывки из нее:



   В непоколебимой вышине. 
   Над возмущенною Невою 
   Стоит с простертою рукою 
   Кумир на бронзовом коне.



 Он также восхищался памятником скульптора Э. Фальконе, увековечившего образ 
Петра Первого, и любовался им каждый раз, проходя мимо.
 Александр сладко потянулся и задумался. За перегородкой мирно спала мать. 
Комнату он перегородил. Большую часть отдал матери, несмотря на ее протесты, а 
сам занял меньшую с одним окном и диваном — он очень любил читать и часто 
зачитывался далеко за полночь. Сквозь дрему он услышал два звонка в дверь, но 
не обратил на них никакого внимания. К Демьяновым было четыре звонка, остальные 
— к соседям.
 За дверью послышался громкий топот, зазвучали резкие голоса. В дверь 
настойчиво постучали.
 Быстро натягивая брюки, Александр спросил:
 — Кто там?
 — Откройте. Комендант.
 Демьянов открыл дверь. За спиной коменданта стояли еще три человека в кожаных 
куртках. Один из них — в бескозырке, с надписью на ленточке «Аврора». Из своей 
комнаты в наспех накинутом халатике, заспанная и испуганная, появилась мать. 
Первый вопрос, заданный вошедшими, был предельно вежлив:
 — Александр Петрович Демьянов?
 — Да. Чем могу служить? — в свою очередь спокойно спросил Александр, а у 
самого сердце непроизвольно екнуло: «Чекисты…
 Старший предъявил свои документы и ордер на обыск.
 — Простите, но я ничего не понимаю. Объясните, пожалуйста, в чем, собственно, 
дело?
 — Объяснять будем не мы и не сейчас, а сейчас… пригласите понятых, — и с этими 
словами старший прошел в глубь комнаты.
 Понятыми взяли соседей. У старика соседа, бывшего дворника Демьяновых, было 
строгое лицо, на котором порой скользила виноватая улыбка, говорящая: «Простите,
 барыня, но я тут ни при чем». Пришедшая с ним баба, одних лет с Александром, 
не то его дочь, не то родственница, толстая и неопрятно одетая, постоянно 
улыбалась и ехидно смотрела на Марию Николаевну. Весь вид ее говорил: «Где муха 
ни летала, а к пауку попала».
 Мать молча села на диван и невольно прикрыла полой халата лежавшую рядом книгу.
 Старший тут же подскочил к ней:
 — Позвольте, гражданочка, — и книга оказалась в его руках. — «Поэты Германии и 
Австрии XVIII века», — прочел он. — Гёте, Шиллер, Гейне…
 Полистав книгу, он пристально посмотрел на Александра и передал сборник 
человеку в бескозырке.
 Старший сел на табурет, поставленный посреди комнаты, закинул ногу на ногу и 
скомандовал:
 — Приступайте.
 Матрос и человек в кожанке начали обыск. Они педантично перетряхивали книги, 
которые так любовно собирал Александр. Некоторые из них сохранились еще от 
старых времен, но пришедшим людям вряд ли это было интересно. Александр молча 
сидел на диване рядом с матерью. Поначалу он пытался что-то сказать, но потом 
вспомнил свои мытарства по разным учреждениям, где ему всегда безнадежно 
отказывали, указывая пальцем на графу в анкете, им же заполненную. В графе 
«социальное происхождение» значилось: из дворян.
 «И в самом деле, — старался не распалять себя Александр, — мать — княгиня, 
окончила Смольный институт. Отец — офицер царской армии, правда, еще в 1915 
году убитый, но опять же за царя-батюшку. Почти весь круг бывших знакомых 
находится в эмиграции и не питает больших симпатий к советской власти. Они 
звали маму и меня с собой, убеждая в необходимости такого шага, твердя о гибели 
России. Но нас всегда коробил их непримиримый тон, их враждебность по отношению 
к большевикам, а сама мысль о жизни на чужбине повергала в уныние. И если уж 
нам с мамой были неприятны их слова и поступки, то что говорить о людях, 
поставленных новой властью для защиты ее интересов». И он молча следил, как 
чекисты рылись в любимых книгах.
 — А там кто живет? — спросил старший, показывая рукой на комнату матери.
 — Там — мама, — ответил Александр.
 Обыск переместился в другую комнату. Ночные гости перетряхнули весь платяной 
шкаф, обшаривая каждую складку одежды. Вид скудного гардероба заставил чекистов 
недоуменно пожать плечами. По-видимому, они не ожидали увидеть такое: непростые 
все-таки люди, дворяне. Переглянувшись, представители новой власти начали 
перетряхивать постель, на которой спала Мария Николаевна, Тщательно прощупали 
одеяло и подушки, загнули матрац и увидели скомканную грязную тряпку. Матрос 
взял тряпку и, не спуская глаз с Александра, медленно начал разворачивать ее. В 
тряпке, весь в масле, лежал небольшой «браунинг».
 Александру показалось, что он видит дурной сон. Он окаменел и не мигая смотрел 
на чекистов, а те молча смотрели на него. Эту напряженную мизансцену нарушил 
удивленный голос матери:
 — Саша, что это такое?
 Старший подчеркнуто вежливо ответил:
 — Это, гражданка, как видите, пистолет. Оружие вашего сына, которое он прятал 
под матрацем вашей кровати.
 «Провокация», — мелькнуло в голове у Александра. Он понял, что за этим они и 
пришли. Вот только когда и как успели подложить пистолет? Конечно же, пока он 
был на работе. Матери тоже часто не бывает дома. А для чего, собственно, все 
это им нужно? Его мозг лихорадочно работал в поисках ответа. Говорить что-либо 
в свою защиту, оправдываться было бесполезно. Вот только жаль мать. «И почему 
они приходят обязательно ночью?» — тоскливо подумал он.
 — Все ясно, — сказал старший. — Одевайтесь, молодой человек. Вам придется 
проехать с нами.
 Выходя из квартиры, Александр заметил, что мать, тихо произнеся: «Саша», 
бессильно опустилась на диван и закрыла лицо руками. Он запомнил также грустное,
 изумленное лицо старого дворника да гадливую ухмылку бабы, пришедшей с ним.
 У подъезда дома стояла полуторка с высокими бортами, половина кузова которой 
была закрыта брезентом. Старший сел в кабину рядом с шофером, а матрос, человек 
в кожанке и Александр — в кузов. Машина помчалась по ночному городу на Литейный 
проспект. В проеме кузова, не закрытого брезентом, промелькнул и шпиль 
Адмиралтейства, Исаакиевский собор и, наконец, так любимый Александром Медный 
всадник.
 Машина с шумом въехала во двор многоэтажного здания НКВД по Ленинградской 
области, более известного в народе под названием «Большой дом». Железные ворота 
с гулом закрылись. Саша оказался в каменном мешке. Его со всех сторон окружали 
мрачные стены с выходящими во двор зарешеченными окнами. В некоторых из них, 
несмотря на позднее время, горел свет. «А где же всадник с пьедестала? — 
подумал узник. — Отстал, видимо, бедняга». Человек в кожанке и Александр прошли 
внутрь здания, мимо охраны и поднялись на лифте на четвертый этаж. Они 
остановились у двери с табличкой «Старший следователь». Чекист постучал: 
«Разрешите?» — и пропустил вперед Александра. За столом сидел человек в форме. 
Увидев входящего Демьянова, он довольно приветливо спросил:
 — Александр Петрович Демьянов? Прошу садиться, — и указал рукой на стул возле 
стола. Одновременно кивком он отпустил «кожаного» человека.
 Оставшись один на один с Демьяновым, следователь начал разговор издалека. Он 
долго и подробно расспрашивал Александра о детстве, проведенном еще при старом 
режиме в Петербурге, о поездке с матерью в Анапу, о теперешней жизни, о 
родственниках по линии отца и матери. О страшной находке — пистолете системы 
«браунинг» не было сказано ни слова. Речь зашла о литературе, и, к удивлению 
Александра, следователь показал неплохое знание поэзии. Незаметно он перевел 
разговор на политику. Стал рассказывать Александру, в каком тяжелом положении 
оказалась молодая республика Советов, окруженная со всех сторон врагами. 
Неожиданно следователь нажал на кнопку, вмонтированную в стол. В дверях 
появился военный в такой же форме, как и следователь, и застыл на пороге.
 — Два стакана чая, — произнес следователь, — и покрепче, пожалуйста.
 Военный вышел, а следователь продолжал рассказывать о врагах советской власти, 
среди которых могут быть знакомые и даже родственники Александра. Снова вошел 
тот же военный, неся поднос, на котором стояли два стакана чая в подстаканниках 
и маленькая розеточка с мелко наколотым сахаром. Следователь встал, привычным 
движением поправил туго затянутый ремень, взял один стакан с чаем, а другой 
пододвинул Александру. Задумчиво помешивая сахар в стакане, он неожиданно 
спросил:
 — А скажите, Александр Петрович, могу я называть вас просто по имени?
 — Да, пожалуйста, — смутился Демьянов. Его сбивал с толку тон разговора. 
Казалось, что он не на допросе у следователя НКВД, а чаевничает с другом в его 
холостяцкой квартире.
 — Скажите, Саша, ведь вполне может быть так, что кто-либо из знакомых вашего 
отца или матери захочет установить с вами контакт, так сказать, по старой 
дружбе? Ведь в эмиграции сотни ваших знакомых?
 — Ну уж и сотни, — Александр впервые усмехнулся.
 — Хорошо, пусть десятки или даже пять человек из бывших знакомых вашей семьи. 
Но ведь они могут попробовать связаться с вами? — настаивал следователь.
 — Могут, конечно, — нехотя согласился Александр.
 Он все больше и больше убеждался в том, что пистолет ему подбросили специально 
для того, чтобы провести эту беседу. Он начинал понимать, что от теперешнего 
разговора зависит вся его дальнейшая жизнь. Интуиция подсказывала ему, что эта 
ночь станет переломной в судьбе. Чувство, сродни чувству загнанного охотниками 
зверя, сжало его сердце. За окном забрезжил рассвет. Следователь прошелся по 
комнате и остановился у окна. Постоял там несколько минут, вернулся к столу, 
сел рядом с Александром и, положив ему руку на колено, доверительно спросил:
 — Так вы поможете нам?
 — В чем, простите?
 — В борьбе советской власти с ее врагами, — с раздражением произнес 
следователь и снова принялся убеждать Александра, что советская власть ничего 
плохого не сделала ни ему, ни его матери. Он нарисовал красочный образ молодой 
республики, которая, как мощный локомотив, устремленный вперед, набирает 
скорость, и принялся доказывать, что Александру необходимо быть вместе со 
строителями светлого будущего, основанного на равноправии, а не с теми, кто 
пытается помешать осуществлению замечательных планов и ставит палки в колеса. 
Александр молча слушал, опустив голову, и наконец решился:
 — А пистолет?
 — Что пистолет? — не понял следователь. Затем по его губам пробежала слабая 
улыбка, и глаза стали хитрыми. — Я же не спрашиваю, откуда у вас пистолет. — Он 
помолчал и продолжил: — Вы должны понимать, что за хранение оружия несете 
уголовную ответственность. Вы же умный человек, так ведь? — и он внимательно 
посмотрел на Демьянова.
 Дневной свет настойчиво врывался в комнату. Следователь погасил настольную 
лампу. Томительная ночь прошла, а Александр все еще размышлял. Как звуковой фон,
 раздавался монотонный голос следователя, говорившего о новой жизни, возможно, 
о новой войне, обещавшей быть куда пострашнее той, на которой погиб отец.
 «Если я откажусь, придется уезжать из России. Это равносильно гибели, — 
уговаривал себя Александр. — С другой стороны, в нашем роду всегда сочувственно 
относились к простому народу. И теперь, когда этот народ строит новую жизнь, 
может, настало и мое время помочь ему?» На мгновение в голове промелькнула 
мысль: «Пистолет (застрелиться)…» Но он быстро отогнал ее от себя, как ненужную 
и опасную.
 — Ну так как, Саша? — резко прозвучал голос следователя.
 — Я согласен, — почти прошептал Александр, а у самого вихрем пронеслось в 
голове: «Прав ли я?»
 Но капитан, к счастью, не умел читать чужие мысли. Он бодро произнес:
 — Отлично. Я почти не сомневался, что мы найдем общий язык. Теперь только 
формальности — необходимо документально подтвердить нашу договоренность. Он 
протянул Александру ручку и чистый лист бумаги и, расхаживая по комнате, начал 
диктовать: «Подписка: я, Демьянов Александр Петрович, добровольно обязуюсь 
оказывать помощь органам государственной безопасности в борьбе с врагами 
советской власти. Обо всех известных мне фактах буду сообщать письменно, под 
псевдонимом…» Следователь замолчал, вопросительно взглянув на Демьянова.
 — Каким? — поинтересовался Александр.
 — Это на ваш выбор. Можете взять любое имя или фамилию.
 . — Обязательно русские? — задумчиво спросил Саша.
 — Нет, какое хотите.
 Демьянов глубоко вдохнул и выдохнул:
 — «Гейне».
 — «Гейне» так «Гейне». И число, — добавил следователь.
 Следователь свернул расписку вчетверо и убрал ее в нагрудный карман 
гимнастерки.
 Потом они снова пили чай с бутербродами и подробно обсуждали, где, когда и с 
кем Александр Петрович, теперь уже «Гейне», будет встречаться. В «Большом доме» 
начался рабочий день. По коридору застучали сапоги. Кто-то заглянул в дверь, но 
тут же закрыл ее. Наконец, договорившись о том, как ему объяснить матери свое 
ночное отсутствие и ответить на вопросы любопытных соседей, следователь 
подписал пропуск.
 Александр вышел на улицу. День уже полыхал солнцем. Свежий ветер с Невы гнал 
сырой воздух. Дышалось легко и приятно. Александр еще раз взглянул на верхние 
этажи «Большого дома», где мучительно провел эту долгую ночь, и бодро зашагал к 
центру города.
 Памятник Петру Первому стоял на прежнем месте. Саша посмотрел на своего 
любимца. «Красуйся, град Петров, — повторил он строчки поэмы, — и стой



   Неколебимо, как Россия, 
   Да умирится же с тобой 
   И побежденная стихия…»



 «В конце концов, — мысленно подвел Александр итоги, — главное — Россия. А она, 
как и этот памятник, по-прежнему стоит и будет стоять на том же месте».
 Так на свет появился агент «Гейне». Сотрудничая с органами государственной 
безопасности, вначале практически по принуждению, он вскоре почувствовал вкус к 
оперативной работе. Александр всегда отличался активным восприятием жизни, 
умением глубоко проникать в психологию людей, с которыми встречался. Он быстро 
научился концентрировать волю и направлять ее на достижение необходимой цели. У 
«Гейне» была великолепная память, молниеносная реакция, а главное, способность 
самостоятельно принимать решения. Его происхождение (из потомственных военных) 
позволяло нацелить его как агента на разработку связей с иностранной эмиграцией,
 что было необходимо для предотвращения возможных террористических действий и 
шпионажа.
 В конце 30-х годов Александра перевели в Москву. Здесь он начал работать 
электриком в Главкинопроекте. Затем инженером-электриком на киностудии 
«Мосфильм», деля комнату в коммунальной квартире с актером МХАТа.
 Он унаследовал от матери красоту, в свое время она слыла первой красавицей 
Петербурга. К тому же он был прекрасно воспитан и умел ухаживать за женщинами. 
Вскоре он вскружил голову дочери профессора медицины Бориса Александровича 
Березанцева и женился на ней. Психоневролог считался в московских медицинских 
академических кругах богом и был ведущим консультантом в кремлевских клиниках. 
Его дочь Татьяна [2] работала на студии «Мосфильм» ассистентом режиссера.
  Березанцева Татьяна Борисовна («Борисова») 
 Родилась 30 сентября 1912 года в Москве.
 В 1931 году окончила балетный техникум при Большом театре.
 Работала ассистентом режиссера на киностудии «Мосфильм».
 В 1941 году окончила режиссерский факультет ВГИКа (экстерном).
 Указом Верховного Совета СССР 20 сентября 1943 года награждена медалью «За 
боевые заслуги».
 С 1944 по 1946 год — сотрудник «Совэкспортфильма», дублировала советские 
фильмы в Париже.
 С 1953 по 1955 год — аспирантка ВГИКа.
 С 1965 по 1978 год — режиссер дубляжа .
 Умерла в 1995 году.
 Она пользовалась авторитетом среди деятелей кино и театра и умела расположить 
к себе нужного человека. Супруги поселились в одном из домов в Брюсовом 
переулке. Их соседями были многие видные деятели МХАТа. «Гейне» стал вхож в 
артистический мир. Он дружил с известным режиссером Михаилом Роммом, с 
сыновьями актеров Москвина и Качалова. Одним словом, вел светскую жизнь и стал 
довольно известным человеком в Москве. Так, к примеру, тайной страстью 
Александра была любовь к лошадям. Передалась она ему по наследству от отца и с 
годами не проходила, а только крепла. Теперь он мог часто бывать на бегах и 
даже держал свою лошадь в Московском манеже, что было по тем временам редкостью.

 В Москве с Демьяновым работали опытные сотрудники НКВД Виктор Ильин и Михаил 
Маклярский.
  Ильин Виктор Николаевич  [3] 
 Родился в 1904 году в Москве.
 Участник Гражданской войны..
 В органах госбезопасности начал работать с 1933 года.
 В 1937—1938 годах отвечал за работу по разработке меньшевиков.
 В декабре 1937 года выполнил спецпоручение Л. Берии о расследовании в Орле и 
Ростове-на-Дону так называемого дела троцкистских диверсий на дорогах. Как он 
выяснил, все было сфабриковано. Дело пересмотрели, а его назначили начальником 
третьего отдела Секретно-политического управления НКВД, занимавшегося работой с 
творческой интеллигенцией .
  Маклярский (Михаил Исидор) Борисович 
 Родился в 1909 году в Одессе.  [4] 
 С 1924 года — в погранвойсках.
 С 1927 года — в ОГПУ.
 В 1932 году окончил Среднеазиатский университет в Ташкенте.
 Сотрудник секретно-политического отдела НКВД (30-е годы).
 1939—1941 годы — сотрудник Контрразведывательного управления НКВД.
 С 1941 года — начальник третьего отдела Особой группы при наркоме внутренних 
дел.
 С 1942 года — начальник третьего отдела Четвертого управления НКВД .
 Это были одаренные люди, умеющие относиться к своему делу творчески. Виктор 
Ильин курировал в Москве артистические и писательские круги. В его ведении был 
и Большой театр СССР. К Большому театру, особенно к его балетной труппе, 
пристальное внимание проявляли немецкие дипломаты, среди которых абсолютное 
большинство были сотрудниками абвера. Балерины всегда пользовались успехом у 
политической элиты Советского Союза, многие члены правительства 
покровительствовали им.
 Чаще всего с «Гейне» работал Михаил Маклярский. Вместе они вырабатывали общую 
линию поведения Демьянова. Александр с большим успехом устанавливал контакты с 
творческой интеллигенцией, знакомился в театре или на ипподроме, у себя дома. 
За два года до войны «Гейне» вышел на контакт с представителем германской 
торговой миссии в Москве, и тот в разговоре назвал ряд фамилий русских 
эмигрантов. Все упомянутые люди были хорошо знакомы Александру и дружили с 
семьей Демьяновых еще до революции. Александр сразу понял, что немецкая 
разведка заинтересовалась им и искала контакты с целью вербовки. Много позднее, 
в найденных после войны мемуарах Гелена [5] , говорилось, что в то время 
Демьянов получил в картотеке абвера кличку «Макс».

 Глава третья
 ОРГАНИЗАЦИЯ «ПРЕСТОЛ»

 Высокий и сутулый человек преклонного возраста, с седой бородкой клинышком 
короткими шажками передвигался в сторону Новодевичьего монастыря в Москве. 
Воротник старенького, видавшего виды дождевика был поднят, а потертая фетровая 
шляпа сдвинута на затылок. День выдался на редкость теплым, дождя не было, и 
такой наряд выглядел несколько нелепо. Незнакомец подошел к церкви 
Новодевичьего монастыря, снял шляпу, перекрестился и вошел внутрь. Купив свечку,
 он поставил ее перед иконой Богородицы. Несколько минут спустя он вышел и 
направился в ту часть монастыря, где располагались многочисленные квартиры, в 
которых ютились представители некогда процветавшего в России дворянства. Нищета 
соседствовала здесь с остатками былой роскоши. Зайдя в любую из квартир, можно 
было увидеть рядом с каким-нибудь благородным антикварным столиком XVIII века 
торчащие трубы, все зеленые от плесени, и ржавую воду, капающую прямо на витую 
ножку. «Удобства» располагались во дворе, где повсюду виднелись кучи угля для 
отопления. Но людям, жившим здесь, казалось, что древние стены монастыря 
надежно укрывают их от царящего вовне всеобщего безумия. В подклети Успенского 
собора монастыря жил  Борис Александрович Садовской  [6] — русский поэт, 
писатель, критик, автор романа «Приключения Карла Вебера» и сатирического 
рассказа «Двойник».
 Действительно, эти годы ознаменовались знакомством с В. Брюсовым, активным 
сотрудничеством в журналах «Весы», «Русская мысль», «Северные записки», 
«Аполлон», «Золотое руно» и других, приобщением к литературному миру Москвы и 
Петербурга.
 В короткий срок Садовской стал модным автором, которого охотно печатали 
многочисленные периодические издания. Одинаково успешно выступал как поэт 
беллетрист, литературный критик, историк литературы и драматург.
 Блестящая литературная карьера омрачилась несчастьем, определившим всю 
дальнейшую жизнь. В мае 1904 года он заразился сифилисом. Болезнь в то время в 
принципе уже излечивалась, и поэтому лечился Борис Александрович старательно и 
даже чрезмерно. В результате наступило общее отравление организма. Спустя 
десять лет начались местные параличи — то в руке, то в ноге. Осенью 1916 года 
его поразила спинная сухотка и он остался до конца своих дней парализованным. 
Тем не менее ему было суждено пережить не только большинство сверстников по 
Серебряному веку, но и умершую в войну жену (заботы о нем взяла на себя его 
свояченица).
 Умер он 5 марта 1952 года в Москве [7] .
 Его «каморка» была постоянным местом «тайной вечери» для деятелей культуры, 
горячо обсуждавших судьбу очередного находящегося в опасности объекта и 
строивших планы его спасения. Именно эти тайные встречи, да еще написанное в 
июле 1941 года стихотворение, в котором Садовской призывал Гитлера восстановить 
русское самодержавие, заставили контрразведчиков обратить на него пристальное 
внимание.
  Из сводки НН  [8]  : 
  «Объект „Предводитель“, возвратись из города, зашел в церковь Новодевичьего 
монастыря, поставил свечку перед иконой Богородицы, затем отправился к себе 
домой, а еще через некоторое время вышел из дома без плаща и шляпы и прошел в 
подвал Красной церкви монастыря, где живет известный вам объект „Поэт“. В 
течение получаса не возвращался. На этом наблюдение за ним было снято». 
  Справка 1-го Управления НКВД СССР на фигуранта «Предводитель» :
 «Предводитель» — Глебов — бывший предводитель Дворянского собрания Нижнего 
Новгорода. В настоящее время за семьдесят лет. Тем не менее пользуется большой 
известностью в кругах бывшей аристократии. В 1915 году именно он приветствовал 
царскую семью в Костроме по случаю торжественного празднования 300-летия дома 
Романовых. Жена Глебова была своим человеком при дворе последней российской 
императрицы Александры Федоровны».
  Справка 1-го Управления НКВД СССР на фигуранта «Поэт»: 
 «Поэт» — Садовской Борис Александрович — 1881 года рождения, уроженец Нижнего 
Новгорода, русский, из дворян. До Октябрьской революции имел в Щербинках 
(пригород Нижнего Новгорода) свое поместье. Его отец заведовал всеми лесами 
бывшей Нижегородской губернии. В 1929 году выехал в Москву.
 Его жена — Садовская Надежда Ивановна, из дворян, была фрейлиной императрицы 
Александры Федоровны, жены Николая II с 1914 по 1917 год, вплоть до ареста 
последней. Была близка с Вырубовой, главной фрейлиной императрицы. Надежда 
Ивановна была в дружбе и близких отношениях с Григорием Распутиным, которого 
она почитала «святым пророком, предсказавшим свою и общую погибель».
 Со слов Надежды Ивановны, последний раз она видела царскую семью во время 
ареста в 1917 году. Прощаясь с ней, Александра Федоровна «благословила ее идти 
в народ», т.е. послала ее пропагандировать борьбу за восстановление монархии.
 «Общество спасения царя», со слов Надежды Ивановны, действительно существовало,
 но было очень законспирированным. Оно финансировалось американцами, давшими 8 
млн. долларов на спасение царя. Надежда Ивановна говорила, что она являлась 
членом этого «общества» и даже должна была в нем сыграть значительную роль. По 
ее словам, дело спасения царя сорвалось в результате того, что находившиеся под 
арестом в Тобольске и на Урале Романовы не поверили являвшимся к ним эмиссарам 
«общества», полагая, что они подставлены большевиками. В связи с этим 
«Общество» решило послать Надежду Ивановну к царской семье, учитывая, что ее 
лично хорошо знала Александра Федоровна. С деньгами и иностранными паспортами 
она должна была уже выехать на Урал и попытаться спасти царскую семью, но в это 
время пришло известие, что семья уже расстреляна».
  Агентурное донесение «Старого»  [9]  : 
  «Садовской — писатель, живет с женой в подвале Красной церкви Новодевичьего 
монастыря, в комнате, перегороженной занавеской, за которой находится его 
библиотека. Садовской при советской власти не опубликовал ни одного своего 
произведения. Все их складывал за занавеску. Получал пенсию Союза писателей за 
прошлые заслуги в надежде, что он будет писать и при новой власти. Садовской 
ранее получал обеды из столовой Союза писателей, которыми делился с 
приживалками — монашками из секты „федоровок“. Когда Садовской перестал 
получать обеды, монашки ушли. Садовской парализован, глубокий инвалид, 
передвигается на коляске». 
 Разработка Садовского была поручена особому подразделению, состоявшему из 
группы сотрудников НКВД во главе с  Павлом Анатольевичем Судоплатовым.  Летом 
1941 года Судоплатов вместе с Маклярским начал операцию, замысел которой 
первоначально заключался в том, чтобы до немецкого разведцентра довести 
информацию о якобы существующей в Москве антисоветской религиозно-монархической 
организации. Необходимо было заставить немецкую разведку поверить в нее, как в 
реальную силу, пятую колонну в советском тылу. Именно через эту организацию 
планировалось проникнуть в разведсеть гитлеровцев в Советском Союзе. Садовского 
было решено использовать в роли руководителя легендируемой организации 
«Престол». Позже, в октябре 1941 года, разработкой организации «Престол» 
занимался 2-й отдел НКВД СССР, начальником которого был назначен Судоплатов. В 
функции отдела входило создание разведывательно-диверсионных групп и 
партизанских отрядов.
 В январе 1942 года уже в 4-м Управлении НКВД СССР, занимавшемся 
разведывательно-диверсионной и террористической деятельностью на оккупированной 
фашистами территории и подготовкой нелегальной агентурной сети на случай взятия 
немцами Москвы, составили план операции под кодовым названием «Монастырь», по 
месту проживания Садовского. План был разработан начальником 4-го Управления 
Павлом Судоплатовым и утвержден наркомом внутренних дел СССР Л.П. Берией. 
Следует сказать, что это управление в 1943 году было переподчинено вновь 
созданному Наркомату государственной безопасности СССР (НКГБ)  [10] и оказывало 
всяческое содействие 1-му Управлению (внешняя разведка).
 В плане говорилось, что в течение ряда лет в Москве разрабатываются видный 
монархист, известный русский поэт Борис Садовской и его жена Надежда Ивановна 
Воскобойникова.
 «Чета Садовских связана с церковно-монархическими кругами старцев — бывших 
монахов и монахинь, которые, находясь в глубоком подполье, пытаются влиять на 
массу верующих в антисоветском духе.
 Садовской и его окружение пораженчески настроены и с нетерпением ждут немцев».
 В этой же части плана говорилось о том, что в 1933, 1935 и 1941 годах были 
ликвидированы три монархические группы молодежи, группировавшиеся вокруг 
Садовских. Все три группы ориентировались на германский фашизм, рассчитывая на 
его помощь.
 Далее предлагалось использовать имя Садовского и его ближайшие антисоветские 
связи для:
 1. Создания канала, по которому можно забрасывать нашу специальную агентуру в 
Германию;
 2. Дезинформирования немцев о положении в СССР;
 3. Выяснения круга вопросов, интересующих немцев в СССР.
 Сообщалось, что для решения этих задач будут использованы проверенные агенты, 
в том числе «Гейне».
  Агентурное донесение «Старого» (принял Маклярский): 
  «Получив от Садовского предложение об установлении связи с немцами, я по 
вашему указанию дал на это согласие, после чего Садовской поручил мне подобрать 
группу лиц для использования их в целях установления связи с немцами и 
проведения антисоветской работы в Москве. Воспользовавшись этим предложением 
Садовского, в качестве якобы одного из активных участников предложил 
кандидатуру Демьянова». 


* * * 

  Александр Демьянов  впервые встречался с Садовским 11 января 1942 года. Перед 
встречей он волновался. Он даже не думал о миссии, которую на него возложил 
Маклярский. Слишком значительной была для него фигура Бориса Александровича. Он 
еще в школьные годы наткнулся на его стихотворение в одном из дореволюционных 
журналов, сохранившихся у мамы, и оно врезалось в его память. Стихотворение 
называлось «В уездном городе», и тогда, лет двадцать с лишним назад, оно 
поразило его простотой и глубиной созданного образа. Александру вдруг 
захотелось крикнуть, подобно чеховским трем сестрам: «В Москву!» Это означало 
для него — в жизнь, бурную, кипящую, полную людей и событий. Александр до сих 
пор помнил стихотворение от первой до последней строчки:
 Заборы, груды кирпича, 
 Кривые улицы, домишки 
 И за собором каланча 
 С уснувшим сторожем на вышке. 
 Здесь сорок лет, что год один. 
 Не знают люди перемены, 
 Как рамки выцветших картин, 
 Смиренно кроющие стены. 
 А в поле, там, где млеет ширь 
 И рожь колышется волнами, 
 Хранит кладбище монастырь, 
 Приосененный тополями, 
 И здесь такой же мирный сон. 
 Как сладко спится позабытым! 
 Лишь луч порой, упав на клен, 
 Играет зайчиком по плитам.
 Теперь это стихотворение повернулось новыми гранями, заиграло. И он еще раз 
нашел подтверждение однажды родившейся мысли: смысл стихотворения не может быть 
постигнут одним прочтением. Он вдруг ощутил весь трагизм этих строк, 
оказавшихся для автора пророческими. Вот они, эти люди, жившие пышной столичной 
жизнью, а ныне выброшенные на задворки истории. И даже то, что Борис 
Александрович парализован, казалось символичным. И вот этого-то человека он 
теперь должен использовать. Демьянов был опытным разведчиком, вошедшим во вкус 
оперативной работы, но в этот раз он подумал, что совершает предательство. 
Встреча же расставила все по своим местам. Александр был поражен. Он никак не 
мог понять, как в этом старом немощном теле могло уместиться столько ненависти 
и желчи. Возможно, советская власть не решила проблем демократизации общества, 
но призывать фашистов на роль освободителей! «Гейне» еле сдержался, чтобы не 
вступить в спор с Садовским.
  Агентурное донесение «Гейне» (принял Маклярский) 
 о первом посещении вместе со «Старым» Бориса Александровича Садовского и его 
жены Надежды Ивановны Воскобойниковой:
  «Садовской, не стесняясь нового человека, читал свои антисоветские 
прогерманские стихи». 
  Агентурное донесение «Старого» (принял Маклярский): 
  «Мнение Садовского о новом госте — „Гейне“ — самое лучшее. Следует отметить, 
что Садовской в тот день производил впечатление не вполне нормального человека. 
Был в возбужденном состоянии, напялил на себя дворянскую медаль на 
„владимирской“ ленте». 
  Агентурное донесение «Гейне» (принял Маклярский): 
  «После нескольких встреч с Садовским я получил от него задание нелегально 
перебраться через линию фронта к немцам, проинформировать их о существовании 
церковно-монархической организации „Престол“ и получить указания о дальнейшей 
работе. 
  В плане операции, разработанном группой Маклярского, также говорилось: 
«Учитывая желание Садовского связаться с немцами, намечаем переброску через 
линию фронта агента „Гейне“ в качестве курьера церковно-монархической группы, 
возглавляемой Садовским. 
  Свою посылку через линию фронта «Гейне» объяснит германскому командованию тем,
 что неожиданный отход германских войск от Москвы дезориентировал Садовского и 
его окружение, ожидавшее вступления немцев в Москву еще во второй половине 
октября 1941 года. 
  «Гейне» сообщит также немцам, что по указанию «Старого» он лично 
сконструировал радиопередатчик и приемник, который установлен в Москве (адрес 
«Гейне» не знает, так как он известен только «Старому»)». 
 Далее в плане было расписано задание «Гейне». В нем отмечалось, в частности, 
что он должен предпринять все усилия, чтобы остаться у немцев в качестве 
представителя организации «Престол». Особо подчеркивалось, что цель этого 
мероприятия — внедрить агента «Гейне» в германскую разведку.


* * *

 Плотный человек в форме майора государственной безопасности, небольшого роста, 
с густой шевелюрой, прочитал план, чуть-чуть отодвинув его в сторону, встал 
из-за стола и подошел к окну. За окном падал мелкий колючий снег. Кремлевские 
куранты еле слышно пробили 17 часов. Январский день шел на убыль. Майор опустил 
штору затемнения и вернулся к столу. Зажег настольную лампу и взял в руки план. 
В левом углу было напечатано: «Согласен: начальник 4-го Управления НКВД СССР». 
Он взял ручку, минуту подумал и размашисто подписал: «П. Судоплатов».

 Глава четвертая 
 «ПЕРЕБЕЖЧИК»

 Шел февраль 1942 года. Немецкие войска были остановлены под Москвой. Древний 
город, который германское командование считало почти побежденным, внезапно 
оказался недоступным.
 Именно после битвы под Москвой во всем мире была разрушена легенда о 
непобедимой немецкой армии. На советско-германском фронте наступило временное 
затишье. В этот предрассветный час затихла и природа. Слегка морозило. Ветер 
лениво кружил редкие снежинки. Молчали вековые сосны.
 В снегу на нейтральной полосе неподвижно лежал человек. Его маскировочный 
халат сливался с белоснежным покровом земли.
 Александр находился здесь уже давно и за это время успел вспомнить свое 
детство, милую добрую маму, жену… Приятные воспоминания согревали душу и 
помогали коротать долгие часы, оставшиеся до рассвета. Перед тем как уйти на 
задание, он зашел в Москве к тестю попрощаться. Пожилой профессор, который был 
в общих чертах посвящен в операцию сотрудников НКВД, несмотря на протесты 
Александра, повесил ему на шею крестик. Благословил, обнял на прощание, как 
сына, и сказал: «Саша, я верю. Ты вернешься. Крест защитит тебя». Теперь этот 
маленький талисман являлся последней ниточкой, связывающей его с домом, с 
близкими и дорогими ему людьми, с прежней жизнью, в которой не было ощущения 
смерти, стоящей совсем близко.
 Александр посмотрел на часы и решил, что уже пора. Он вытащил из-за пазухи 
белый кусок материи, бывший когда-то полотенцем, привязал его к заранее 
приготовленной палке. Встав на лыжи, поднял над головой белый флаг. С криком 
«Не стреляйте!» Александр побежал в сторону немецких позиций. Немцы, заметив 
лыжника, сначала открыли огонь, но вскоре прекратили стрелять. «Halt! Minen, 
minen!» — кричали немецкие солдаты. Александр их не слышал. Он бежал и думал 
лишь о том, что должен добраться невредимым и выполнить задание. Вдруг лыжная 
палка скользнула по металлу. «Неужели мины? Да, точно мины. Жаль, погибнуть так 
глупо…» — подумал Александр, продолжая бежать к вражеским окопам. Войсковые 
разведчики допустили ошибку. Они не знали, что нейтральная полоса совсем 
недавно была заминирована немцами. Эта ошибка разведки лишь по счастливой 
случайности не стоила Александру Демьянову жизни.
 В этот день судьба хранила «Гейне». Он благополучно добежал до вражеского 
бруствера, и немцы помогли ему перебраться в окоп. Из-за быстрого бега и 
нависшей над ним на минном поле смертельной опасности Александр не сразу пришел 
в себя.
 Добежав до немецких укреплений, Демьянов исчерпал все силы. Необходимо было 
хоть немного отдохнуть. Кто знает, что ждало его впереди. Закрыв глаза, он на 
несколько мгновений отрешился от всего.
 — Встаньте и идите за мной! — вернул Демьянова к действительности чей-то 
резкий голос.
 Александр открыл глаза. Перед ним стояли четыре немецких офицера. Они с 
интересом разглядывали пленника, в их взглядах читалось явное 
недоброжелательство. Демьянов встал и пошел в сопровождении немцев к ближайшему 
блиндажу.
 Блиндаж оказался небольшим. Посередине стоял стол, за которым сидели люди и 
оживленно разговаривали.
 Один из офицеров беседовал по полевому телефону. Он часто повторял одно слово 
«jawohl», что означало: конечно, слушаюсь, так точно. Больше Александру ничего 
услышать не удалось, догадался лишь, что высокому начальству докладывают о 
перебежчике, которым явно заинтересовались на другом конце провода.
 Подтянутый молодцеватый майор закончил разговор и посмотрел на Александра 
оценивающим холодным взглядом. В наступившей тишине вопрос майора прозвучал 
неожиданно:
 — Зачем вы предали свою Родину? — Интонация подчеркивала полное отвращение к 
перебежчику.
 С губ Александра готовы были сорваться резкие и обидные слова. Хотелось грубо 
ответить на несправедливое обвинение. Сказать, что он никогда не предавал 
Родину и никогда этого не сделает. Крикнуть оккупантам, что они здесь чужие и в 
Россию их никто не звал. Саша очень любил свою страну и ненавидел всех, кто 
явился на святую русскую землю без приглашения, пытаясь разрушить то, что 
создавалось поколениями его предков, то, что любил и чем жил великий русский 
народ.
 На душе у Александра было тяжело. Все его существо протестовало против того 
образа, в котором он предстал перед немецкими офицерами. Необходимо было 
убедить их в искренности своих намерений, чтобы не осталось и доли сомнения в 
том, что Демьянов именно тот, за кого себя выдает.
 Майор, так и не дождавшись ответа, вышел из блиндажа. В разговор вступил 
другой офицер. Он протянул Александру кружку с чаем и стал расспрашивать о 
причинах его перехода, о расположении войск на советском фронте.
 Демьянов во всех подробностях рассказал, как почти двое суток подбирал место 
для перехода линии фронта, пока не выбрал именно это — самое подходящее. 
Упомянул также, что в Москве существует враждебная советской власти 
монархическая организация «Престол», объединяет антисоветски настроенных людей.
 Казалось, немец был настроен дружески, но его внешнее дружелюбие скрывало 
огромную сосредоточенность, попытку проникнуть в мысли собеседника и разгадать 
истинный смысл его намерений. После нескольких часов бесконечных вопросов и 
ответов разговор закончился.
 Солдаты вывели Александра из блиндажа, посадили в машину. Автомобиль несся по 
изрытой воронками лесной дороге и через полчаса остановился около большого 
бревенчатого дома. Немцы разместили здесь свой штаб, и около входа бессменно 
стоял часовой.
 Демьянова в сопровождении солдат провели внутрь дома. В большой просторной 
комнате на стенах висели иконы, оставшиеся, вероятно, от прежних хозяев. Здесь 
царило оживление. Люди входили и выходили. Постоянно в помещении находились 
только три офицера. Они сидели за массивным деревянным столом и заинтересованно 
смотрели на Александра. Особенно поразил взгляд человека, сидевшего посередине, 
на вид он был старше всех. Его глаза выражали холод и спокойствие. Мощная 
фигура немца говорила о превосходстве. Именно он и начал допрос. Вслед за ним 
офицеры всех рангов засыпали Демьянова вопросами. Спрашивали часто об одном и 
том же, пытаясь поймать на неточностях, мелочах. Александр терпеливо и уверенно 
отвечал на все интересующие немцев вопросы.
 Наконец старший из офицеров, человек с невыразительным атлетичным лицом, с 
резкими складками вокруг рта приказал Демьянову выйти из комнаты. Переводчик 
вывел Александра в сени и усадил на грубо сколоченный табурет, а сам сел 
напротив и приготовился ждать. Из комнаты, в которой только что велся допрос, 
слышались возбужденные голоса. Немцы никак не могли решить, что им делать с 
перебежчиком. Многие сомневались в том, что молодому человеку можно верить.
 Через двадцать минут Демьянов снова стоял перед столом, за которым сидели 
германские офицеры. На вторичном допросе его снова засыпали вопросами: кто 
послал, как добрался до немецких позиций. Просили подробнее рассказать об 
организации «Престол», о ее членах. Интересовались семьей Александра и его 
ближайшими друзьями, записывали их адреса. Демьянов упорно держался 
первоначальной версии о том, что он принадлежит к организации, объединяющей 
идеологических противников советской власти. Задача «Престола» — борьба с 
коммунизмом.
 Немцы никак не хотели верить Александру и поставили ультиматум: если Демьянов 
скажет правду, ему гарантируют сохранить жизнь до окончания войны, в противном 
случае будет применена «третья степень» пыток.
 Наконец усталого и окончательно измотанного пленника вывели в другую комнату. 
На стенах небольшого аккуратного помещения с двумя кроватями было развешано 
оружие: пистолеты в кобурах, ружья, казацкие шашки. «Что это? Мне дают 
возможность покончить с собой, чтобы избежать пыток? Или же еще раз проверяют? 
Нет, застрелиться — значит, показать свою слабость. А задание? Я же дворянин, я 
дал слово и должен выполнить порученное задание. Я не имею права сорвать 
операцию. Убивать себя нельзя, тем более прикасаться к оружию», — думал 
Александр, разглядывая казацкие шашки, крест-накрест висевшие на стене. 
«Тик-так, тик-так», — мирно тикали ходики. Он был пленником этой комнаты всего 
полчаса, но время словно остановило свой бег, а секунды показались часами.
 Мерный ход часов немного успокаивал. Александр прилег на кровать и сразу же 
провалился в тяжелый сон. Разбудили его громкие голоса и топот кованых 
солдатских сапог. Сильные руки грубо подхватили его, выволокли во двор и 
поставили спиной к бревенчатому сараю.
 Наступил вечер, быстро темнело. Небо было хмурым и неприветливым. Лучи 
прожекторов бороздили пространство, изредка вспыхивали осветительные ракеты. На 
крыльце дома появились несколько офицеров. Среди них были те, которые на 
допросе старались запутать Александра. Немцы что-то оживленно обсуждали, один 
из них обратился к «Гейне»:
 — Вы наконец скажете правду?
 — Я рассказал все, что знал, — ответил Александр. Офицер поднял руку, щелкнули 
затворы винтовок и раздались выстрелы. Веер щепок посыпался на «Гейне».
 Александр стоял неподвижно, он словно оцепенел. Все чувства покинули его, и он 
никак не мог осознать реальность происходящего. Наконец он понял, что жив. 
Тесть сказал правду — крест его спас.
 Усмехающийся офицер подошел к Александру и дружески похлопал его по плечу.
 — Ты вел себя мужественно, — сказал он, — теперь нам нужно поговорить.
 Немец жестом пригласил Демьянова пройти в комнату, где несколькими минутами 
раньше его с пристрастием допрашивали. В просторной комнате уже был накрыт стол.

 — Господин Александр, коньяк, водочка. Не стесняйтесь. Давайте выпьем за успех.
 Мы будем работать вместе. Некоторое время вам придется побыть в Смоленске. 
Туда мы отправим вас завтра. Не будем терять время, приступим к инструктажу.
 Итак, игра началась. Эту ночь «Гейне», впервые за трое суток, спал спокойно. 
Позади были изнурительные допросы и явная враждебность германских офицеров. Он 
прекрасно знал: от его поведения зависит не только успех операции, но и 
собственная жизнь. Но все равно, сегодня он одержал первую, пусть небольшую, но 
победу.
 Александр проснулся рано. На душе было тревожно. Погода соответствовала его 
настроению. Тяжелые серые тучи заволокли небо. Хмурым февральским утром 
началась операция, запланированная органами госбезопасности СССР.
 Демьянов сел в машину, которая, поднимая снежную пыль и ловко объезжая воронки 
и рытвины, понеслась в сторону Смоленска. По дороге изредка встречались 
механизированные колонны, прошло несколько грузовиков с солдатами в 
сопровождении штабной легковой автомашины и полевой кухни. Александр смотрел на 
передвижение немцев к Москве и думал: «Наполеон со своими войсками тоже 
двигался по этой дороге. А потом?.. Интересно, по какой дороге побегут немцы к 
своему новоявленному Наполеону?»
 Смоленск показался за очередным поворотом дороги. Холодное зимнее солнце 
выглянуло ненадолго из-за туч, и его лучик блеснул на куполе полуразрушенного 
собора.

 Глава пятая
 НА ТОЙ СТОРОНЕ

 В Смоленске шел снег. Снежные хлопья сначала медленно кружили в воздухе, потом 
повалили на землю, плотно облепляя стекла машины. Машина, постоянно застревая в 
сугробах, медленно ползла по городу. Через лобовое стекло Александр мельком 
смог увидеть полуразрушенные здания, искореженные заборы. Изредка слышались 
громкие окрики немецких постовых.
 Машина остановилась около больших металлических ворот и протяжно загудела, как 
бы подзывая часового. Александру бросился в глаза высокий забор с рядами 
колючей проволоки наверху. По углам забора располагались вышки с караульными 
автоматчиками, а вдоль него прогуливались солдаты с овчарками. «Гейне» понял, 
что для дальнейшей проверки его привезли в концлагерь. Он вспомнил вчерашний 
банкет и мысленно передразнил его организаторов: «Господин Александр, коньяк, 
водочка. За успех. Будем вместе работать…» — «Так вот как приходится работать»,
 — устало подумал он. Начал перебирать возможные варианты проверки, но тут 
ворота открылись, и машина въехала на территорию лагеря.
 «Гейне» поместили в отдельном бараке, вместе с военнопленными, согласившимися 
работать на немцев. Эти люди не смогли выдержать голода, пыток и были 
нравственно сломлены. Инстинкт самосохранения взял в их душе верх. Они пытались 
оправдаться перед собой и старались расположить к себе немцев, но Александр 
заметил, что и у немцев они вызывают брезгливое чувство. Гораздо труднее ему 
дались другие встречи. За дни, проведенные в концлагере, «Гейне» столкнулся с 
военнопленными, чей дух оказался сильнее страданий плоти, чье сердце не 
перестало любить Родину и ненавидеть тех, кто пытался ее уничтожить. Видеть 
страдания этих людей и чувствовать себя бессильным помочь им было невыносимо. 
Александру пришлось играть роль равнодушного человека, не слышащего стонов и 
проклятий, и спокойно говорить о необходимости столь жестоких мер. Но именно 
гордость за этих людей и помогла «Гейне» справиться с  ролью, так  как он знал, 
что, только войдя в доверие к немцам, сможет выполнить задание и тем самым 
приблизить день долгожданной победы. А в том, что она придет, он теперь не 
сомневался.
 Офицеры абвера каждый день вызывали «Гейне» в управление лагеря. Снова и снова 
повторялись бесконечные допросы. Их интересовала история его рода, жизнь до 
войны и детали перехода через минное поле. Александру казалось, что он проходит 
это злосчастное поле второй раз.
 Через некоторое время его перевели на городскую квартиру, находившуюся почти в 
центре старого Смоленска. К Александру были приставлены два инструктора, 
занимавшиеся с ним специальной подготовкой: шифровальное и радиодело, а также 
тайнопись. Они служили в диверсионной школе «Абверкоманда-203» («лагерь МТС»), 
которая располагалась на улице Дзержинского в доме 22. «Гейне» понимал, что для 
успеха дальнейшей проверки необходимо найти контакт с инструкторами, наладить с 
ними хорошие отношения. Это сделало бы их менее подозрительными. Помог случай. 
Занятия прерывались на обед. В меню входила бутылка шнапса. Шнапс «Гейне» не 
любил, так что большая его часть перепадала инструкторам, к большому их 
удовольствию.
 На конспиративной квартире «Гейне» периодически навешал сам начальник лагеря 
зондерфюрер Гисс. Этот человек, по всей видимости, симпатизировал «Гейне». 
Нередко он приносил с собой консервы и сигареты. Этими презентами Александр 
щедро делился со своими инструкторами. Шнапс в сочетании с гостинцами развязал 
им языки. Вилли и Юзеф, так звали инструкторов, рассказали, что до войны жили в 
Бресте и работали на телеграфе. Будучи немцами по национальности, они 
перебежали на сторону фашистов еще в первые дни войны. Они были довольны собой 
и своей жизнью. После занятий, подшучивая друг над другом, они провожали 
Александра обратно в лагерь, попутно обсуждая планы на вечер. Он мог оказаться 
удачным, если какая-нибудь красотка не откажет им, или неудачным, если девушка 
попадется строптивая.
 По ночам, лежа в бараке, «Гейне» часто вспоминал стихи своего любимого поэта и 
размышлял над тем, как нация, подарившая миру Гёте и Баха, могла допустить к 
власти Гитлера. «Впрочем, это вечная борьба добра и зла, света и тени. Она 
постоянно происходит и в душе человека, и в каждом народе, и в обществе. Надо 
только удержать в душе свет», — заклинал себя Александр.
 Спустя несколько недель пребывания «Гейне» в Смоленске состоялась встреча с 
каким-то высокопоставленным представителем абвера, на которой ему сообщили, что 
скоро его отправят обратно в Москву с заданием по подрывной работе в столице. 
Уточнили некоторые детали, время связи и условились, что курьеры, прибывающие в 
Москву, сначала будут являться к тестю под видом больных, а тот в свою очередь 
выведет их на «Гейне». Маршрут «Гейне» был таков: на машине его переправляют в 
Минск, оттуда он должен будет перелететь самолетом через линию фронта и, 
прыгнув с парашютом, самостоятельно добраться до Москвы.
 В Минске его поселили на частной квартире, в которой проживало еще несколько 
человек. Это тоже был элемент проверки, о чем «Гейне» сразу догадался. И все же 
он почувствовал радость от этой короткой передышки. Он очень устал в лагере, 
его моральные силы были на пределе. Три дня «Гейне» никто не беспокоил. Соседи 
по квартире, пожилые люди — профессор с женой — пытались разговаривать с ним, 
когда он появлялся на кухне. Они постоянно жаловались на нехватку продуктов, на 
отсутствие отопления, заводили разговоры о зверствах немцев. Окна кухни 
выходили на центральную улицу города. По ней время от времени немцы под конвоем 
проводили большие группы людей. Патрульные избивали прикладами отстававших, и 
их лающие крики долетали до окон кухни. Соседи сообщили, что этих людей как 
пособников партизан ждет смертная казнь. Но ни один мускул не дрогнул на лице 
Александра. После лагеря он научился контролировать свои чувства. Эмоции он 
надежно запер на ключ в собственном сердце. К соседям испытывал легкое 
презрение. Становиться осведомителями у гестапо за лишнюю банку консервов 
представлялось ему делом неблагодарным. Но «Гейне» все это мало интересовало. 
Он очень хотел узнать результаты проверки. Это бы многое определило в выработке 
линии дальнейшего поведения. Он не знал, что в эти дни немцы еще раз тщательно 
проверяли все факты его биографии. Удостоверились они и в том, что в городе 
Темрюке стоит памятник его деду Антону Головатому. Памятник оказался на месте, 
и Антон Головатый еще раз послужил Отечеству.
 Вернувшись в Москву, «Гейне» дал подробную характеристику немецким офицерам, с 
которыми ему довелось общаться в Смоленске. Естественно, фамилии их он знать не 
мог, однако позже по материалам радиоперехвата было установлено, что ими 
оказались полковники Герлиц и Хуффман.
 Герлиц являлся начальником контрразведывательной службы разведывательного 
отдела штаба среднеармейской группировки германской армии в Смоленске.
 Именно от Герлица и Хуффмана «Гейне» получил задания: приступить к созданию 
подпольных антисоветских ячеек в промышленных и областных центрах СССР, 
организовывать саботаж и диверсионную работу, наладить сбор сведений о 
передвижении войск Красной Армии, вести антисоветскую пропаганду, восхвалять 
гитлеровскую Германию и новый порядок в Европе.
 Так закончился первый этап этого, пожалуй, самого ответственного задания, 
данного Александру Петровичу. Ему никогда еще не было так трудно и в то же 
время так легко на сердце. Он уже не сомневался в правильности решения работать 
на советскую власть. Он видел и понимал, что СССР — единственная реальная сила, 
способная противостоять фашистскому режиму и полностью его разгромить. 
Александру очень хотелось внести и свою лепту в это благородное дело.

 Глава шестая
 ВОЗВРАЩЕНИЕ «ГЕЙНЕ» («ГЕЙНЕ» — «ДОКТОР»)

 Вечером раздался звонок. Дверь открыл сосед-профессор. На пороге стоял 
немецкий офицер. Старик пропустил его в прихожую и постучал в дверь «Гейне».
 — Это к вам, господин Александр, гости, — произнес он гнусавым голосом и, 
ехидно улыбнувшись, ушел к себе.
 — Bitte, bitte, — сказал Александр по-немецки, жестом приглашая гостя пройти в 
комнату. Вошедший немецкий офицер был достаточно хорошо знаком Александру 
Петровичу. Они неоднократно встречались в Смоленске. Это был полковник Хуффман 
— сотрудник контрразведывательной службы Герлица в Смоленске.
 Хуффман по-хозяйски прошелся по комнате, огляделся и бесцеремонно уселся в 
единственное кресло, стоявшее у письменного стола. Все стены комнаты были 
заняты книжными полками, видимо, раньше здесь был рабочий кабинет профессора.
 Немец хорошо говорил по-русски, с едва уловимым акцентом. Устроившись 
поудобнее, он без предисловий начал:
 — Господин Александр, наступил срок возвращения в Москву. Хватит отдыхать и 
есть немецкие продукты, — решив, что он очень удачно пошутил, Хуффман противно 
захихикал, словно захрюкал. — Пора работать и зарабатывать себе на хлеб. 
Германская армия безработных не кормит.
 Затем он положил на стол три пачки русских денег.
 — Это на нужды вашего «Престола», а это — для рации, — сказал немец, доставая 
из полевой сумки кварцы.
 «Гейне» одобрительно кивнул. Еще на допросах в Смоленске он рассказывал, что 
сам сконструировал рацию, но питание для нее достать в России невозможно. 
Опустошив сумку, Хуффман резко встал и как бы между прочим бросил:
 — Одевайтесь, вас ждет самолет.
 «Гейне» быстро упаковал «подарки» (все остальное было уже собрано), оделся, и 
через несколько минут мужчины покинули профессорскую квартиру. На машине они 
быстро доехали до минского аэродрома. На летном поле действительно стоял 
готовый к вылету самолет.
 — Желаю удачи, — пробурчал Хуффман так, будто желает он как раз обратного, и, 
не подав руки, пошел к машине, махнув на прощание в сторону самолета.
 Возле самолета «Гейне» уже ждали. Прямо на летном поле на него надели парашют, 
дали пистолет и складной нож. В самолете уже сидел один «пассажир», это был 
русский. С такими Александр не раз встречался во время пребывания в Смоленске. 
Самодовольная рожа незнакомца буквально лоснилась от сытости. Он обратился к 
Демьянову.
 — Краснов, — представился он. Голос у него был грубый, хриплый, столь же 
неприятный, как и внешность.
 Александр органически не переносил таких людей, но молчать было опасно, и 
пришлось вступить в беседу.
 — Демьянов, — отрекомендовался «Гейне». Он внимательно рассматривал 
«напарника», одетого в советскую военную форму. За поясом у Краснова торчал 
«наган», поверх сапог были надеты разрезанные сзади валенки.
 Мысли «Гейне» лихорадочно скакали, он старался как можно лучше запомнить 
Краснова и понять, как действовать дальше. Александр думал: «Я выполнил задачу, 
убедил немцев в правдивости своей легенды. Не зря я обучался радиоделу, 
осваивал шифры и тайнопись, подрывное дело и стрельбу, занимался спортом. Если 
придется, я многое умею и многое смогу выдержать, но я никогда не летал на 
самолете и не прыгал с парашютом. От этого сейчас зависит все… А этот мерзавец, 
вероятно, натренирован…»
 — Откуда ты? — раздался бас Краснова, вернувший «Гейне» к реальности.
 — При отступлении Красной Армии из Гжатска я спрятался, — ответил Демьянов, 
так его проинструктировали гитлеровцы, — а когда немцы вошли в город, сдался им.
 А ты откуда будешь?
 — Я сейчас из Варшавы, учился там, — гордо ответил Краснов и, перехватив 
вопросительный взгляд «Гейне», добавил: — Недавно окончил Варшавскую 
разведывательную школу.
 В этот момент появился человек, встречавший «Гейне» на аэродроме, выдал ему 
паспорт и сообщил, что Краснов будет прыгать первым. Немцы и здесь были верны 
себе: проверяли и перестраховывались. После этого двухфюзеляжный самолет 
вырулил на старт.
 Так началось возвращение «Гейне» из фашистского тыла, но теперь уже в новом 
качестве и с конкретным заданием абвера. Было это 15 марта 1942 года.
 Когда пролетали над Ярославлем, начали бить зенитки. В полете Краснова укачало,
 поэтому его (очевидно, вопреки приказу) первым не сбросили. «Гейне» поставили 
над люком и защелкнули карабин. Раздался вой сирены, свисток, люк открылся, и 
Александр оказался в воздухе. Самолет, взревев моторами, скрылся. Грохот 
зениток смолк.
 Наступила тишина.
 «Гейне» медленно приближался к земле. Как управлять стропами, Демьянов не знал,
 и его постепенно сносило в сторону от поляны, к лесу. Видя, что придется 
садиться на деревья, «Гейне» закрыл лицо руками. Раздался треск, и он повис на 
трех березах. Перерезав стропы, Александр упал в глубокий снег.
 Ему почему-то казалось, что где-то рядом проходит железная дорога. Решив 
переждать до утра, он стянул с деревьев парашют, наломал веток, устроил берлогу 
и, завернувшись в полотнище парашюта, лег спать. Это была не самая удобная 
постель, но Александр быстро заснул. Сказалось нервное напряжение последних 
дней, а чистый морозный воздух свободы словно опьянил его.
 Через некоторое время его стали мучить сны: сначала вокруг того места, где он 
лежал, начали бегать немцы, которые допрашивали его в деревенском штабе под 
Можайском. Постепенно они превращались в волков. Один из них сунул свой мокрый 
нос в берлогу и оказался Красновым, от которого дурно пахло. От этого запаха 
Александр Петрович проснулся и, перевернувшись на бок, почувствовал боль в 
колене, поврежденном при падении. На рассвете, чтобы сориентироваться, «Гейне» 
влез на дерево и увидел невдалеке деревню. Взяв свои вещи, он попытался идти, 
но снег оказался слишком глубоким. Так как сверху снег был покрыт обледенелой 
коркой, он решил передвигаться ползком.
 Подползая к деревне, Демьянов увидел собравшихся у околицы деревенских ребят, 
с интересом наблюдавших за его передвижением.
 — Лыжи, дайте лыжи! — закричал им «Гейне» так громко, как только мог, но дул 
встречный ветер, и никто ничего не услышал. Так и пришлось, на радость детям, 
ползти почти до околицы, к протоптанной тропке.
 — Где староста? — спросил «Гейне», приближаясь к толпе ребят. Он не был уверен,
 что в деревне нет немцев. Но дети не поняли вопроса и молчали.
 — Где председатель? — снова спросил «Гейне».
 — Там, там, — оживленно замахали мальчишки в сторону деревни и проводили его 
до нужной избы.
 Увидев пришельца, председатель сильно удивился. И было от чего. «Гейне» 
выглядел странно: промокшее штатское пальто и финская кепочка, брюки на коленях 
разорваны. Почувствовав недоверие к себе, Александр объяснил, что этой ночью 
был сброшен с нашего самолета, вел обнаружение и преследование диверсанта, 
который, по данным разведки, был ранее заброшен в наш тыл с немецкого самолета.
 — Я и вправду слыхал ночью шум моторов, — протянул председатель, внимательно 
разглядывая «Гейне».
 — Конечно, — обрадовался Александр неожиданному подтверждению своих слов. — 
Поэтому я должен срочно сообщить о себе в райотдел НКВД.
 — Ну, работает отдел в Арефино, в райцентре, пешком не дойдешь, а лошадей дать 
не могу, их мало, и те хилые все, — сказав это, председатель отвернулся, тем 
самым подчеркивая, что разговор окончен.
 «Гейне» мягко, но достаточно настойчиво повторил свою просьбу, пояснив, что 
дело государственной важности и проволочки не терпит.
 Во время разговора с председателем в избу успело набиться все деревенское 
население. После повторной неудачной попытки договориться в разговор вклинилась 
одна разбитная бабенка.
 — Что вы на него смотрите? Кончать надо этого диверсанта, в истребительный 
батальон его надо отправить, — кричала она громко и с чувством. — Что стоите? 
Бейте его! — И толпа подалась вперед, к Александру.
 Тут Демьянов схватился за карман, хотя пистолета у него уже не было, он, 
очевидно, выпал во время неудачного приземления. Однако столь выразительный 
жест охладил толпу, в основном состоявшую из женщин. А председатель, видя такой 
поворот дела, согласился отправить его в Арефино, пока беды не случилось.
 В райотделе Александр Петрович сообщил свой псевдоним и рассказал, что ночью 
был сброшен с немецкого самолета, а также подробно описал внешность Краснова, 
который должен был оказаться в этом же районе. Он попросил сообщить о своем 
прибытии в Москву.
 К рассказу и просьбе «Гейне» отнеслись очень серьезно, и ответ из столицы не 
заставил себя долго ждать. Поступил приказ немедленно доставить Демьянова 
Александра Петровича в Ярославль. Тут же, в Арефино, ему оказали медицинскую 
помощь, так как поврежденное колено давало о себе знать.
 В Ярославле Александра встретили очень тепло, и радость возвращения 
переполнила его. «Гейне» ощутил невероятный прилив энергии, ему не терпелось 
продолжить важное задание. Это было лишь начало нити, которую предстояло 
проверить на прочность…
 Из Ярославля, в сопровождении сотрудников контрразведки. Демьянова отправили 
на машине в Москву.
 Домой «Гейне» вернулся в отличном настроении. Отдохнул и ощутил себя 
обновленным, возмужавшим. Появилась уверенность, собранность человека, готового 
к новому прыжку, это был азарт опасной игры.
 Через несколько дней после возвращения стало известно, что Краснова задержали. 
Сообщение обрадовало и еще больше уверило «Гейне» в правильности выбранной 
тактики.
 Первое время Александр Петрович писал отчет о своем пребывании у немцев. Он не 
выходил из дома, так как немцы, зная его адрес, могли следить за домом, чтобы 
проверить время его возвращения. Слишком быстрое без проверок возвращение могло 
вызвать подозрения.
 Через две недели «Гейне» впервые вышел в эфир. Связь с немцами состоялась.
 К этому моменту у Александра уже была заготовлена дезинформация, согласованная 
с командованием Красной Армии. Она касалась в основном передвижения советских 
войск. Он также сообщил, что собранная им рация работает плохо и что для общего 
важного дела организация должна иметь новую, заводскую рацию. Он также просил 
снабдить «Престол» оружием, деньгами и запасными частями к имеющейся рации, 
хотя бы на первое время.
 Свои радиограммы немцам «Гейне» подписывал новым псевдонимом «Доктор». Этот 
псевдоним был выбран Александром вместе с германскими офицерами, знавшими, что 
тесть Демьянова — профессор медицины, практикующий на дому.
 После удачного радиоэфира «Гейне» решил, что пора навестить главу «Престола» 
Садовского.
 Встречен Александр был восторженно. Он подробно рассказал Садовскому о своих 
приключениях, о том, как он, перейдя линию фронта, был задержан немцами, 
подвергнут допросу и потом доставлен в Смоленск. где после почти месячного 
пребывания снова подвергся самым тщательным допросам и проверке. Рассказал, что 
выполнил задание Садовского, сообщив немцам о существовании монархической 
организации, связанной с кругами, ведущими антисоветскую деятельность и 
желающими оказать содействие великом Германии. Что организация согласна 
проводить в советском тылу подрывную работу, предложенную германским 
командованием. Слушая «Гейне», Садовской на глазах раздувался от гордости и 
величия. Он был чрезвычайно доволен собой, своим помощником, открывающимися 
перспективами. Александр также сообщил об успешном сеансе связи и о том, что 
проинформировал немецкую сторону о нуждах организации. Теперь оставалось только 
ждать гостей с той стороны.
 «Гостей» с нетерпением ждали не только в организации «Престол», но и в 4-м 
Управлении Наркомата внутренних дел.
 Курьеры с немецкой стороны не заставили ждать себя слишком долго.

 Глава седьмая
 ДОЛГОЖДАННЫЕ «ГОСТИ»

 Александр Петрович только что вернулся домой со встречи с Маклярским и Щорсом 
Игорь Александрович Щорс. Родился в 1915 году в Елизаветградской губернии. 
Окончил Житомирский горный техникум и в 1940 году Ленинградский горный институт,
 после чего был призван на работу в органы госбезопасности и направлен на учебу 
в Школу особого назначения (разведка), которую окончил накануне Великой 
Отечественной войны.
 С июня 1941 года — сотрудник Особой группы, а затем Второго отдела НКВД СССР. 
В 1942 году — начальник отделения Четвертого (диверсионно-разведывательного) 
управления НКВД.
 Разведка и контрразведка в лицах. Энциклопедический словарь российских 
спецслужб / Автор-сост. А. Диенко. М., 2002. С. 562— 563.]. С ними он обговорил 
детали приема долгожданных гостей, которые по всем признакам должны были скоро 
появиться. В план операции по приему агентов была посвящена и жена «Гейне».
 Жены дома еще не было. Демьянов вышел на балкон. Стояла осень 1942 года. Ее 
краски были разбавлены приметами военного времени (бумажные кресты на 
заклеенных окнах, бомбоубежища и такие непривычные в небе столицы аэростаты). 
Стройные и гибкие молодые березки росли у входа бомбоубежища, расположенного 
рядом. Они роняли на асфальт золотые листья.
 Неожиданно Александр Петрович увидел птиц. Неужели показалось. Нет… Высоко в 
безоблачном небе пролетал клин запоздалых журавлей.
 «Откуда они взялись? — подумал Демьянов. — Война, разруха, а у природы, видно, 
свои законы, законы жизни». Журавлиный клин то скрывался за высокими зданиями, 
то снова появлялся. Александр любовался птицами, пока клин не исчез из виду.
 Его мысли вернулись к реальности, «Гейне» стал обдумывать свое поведение с 
«гостями» с той стороны. Вчера тесть сообщил Демьянову, что к нему на прием 
заходили два незнакомых человека и сказали, что пришли по рекомендации 
Александра Петровича. По плану проводимой операции профессор был в курсе дел 
зятя и сразу понял, что это за «пациенты». Сегодня вечером он обещал проводить 
этих гостей к дому Демьяновых.
 Спустя час раздался резкий звонок в дверь. «Гейне» решительным шагом прошел в 
прихожую и отворил дверь. На пороге стояли два человека в форме Красной Армии, 
один в чине старшины, другой — младшего лейтенанта.
 — Александр Петрович? — спросил офицер.
 — Да, прошу, проходите.
 — Мы зашли к вам привет передать от наших общих друзей, — выпалил 
скороговоркой старшина и лукаво улыбнулся. Видимо, он был очень доволен тем, 
что так четко и без запинки назвал пароль.
 — Конечно, конечно, — улыбаясь в ответ, произнес «Гейне», — проходите, 
поговорим.
 Пройдя в комнату, гости представились. Младший лейтенант оказался Станкевичем, 
старшина представился Шакуровым.
 — Мы одни в квартире? — спросил Шакуров и, получив утвердительный ответ, 
похлопал рукой по солдатскому вещевому мешку, который лежал у его ног. — Здесь 
блокноты для шифрования, деньги и запасные батареи к рации.
 В разговоре выяснилось, что «гости» принесли и новую рацию. Но после 
приземления, добравшись до Москвы, они сдали ее в камеру хранения на Курском 
вокзале, замаскировав тряпьем.
 Вдруг послышался звук открываемого замка. Станкевич и Шакуров насторожились и 
замерли, а Шакуров машинально скользнул рукой к кобуре, висевшей на поясе.
 — Это жена вернулась, — как можно спокойнее сказал гостям «Гейне».
 Через пару минут в комнату действительно вошла жена «Гейне» — Татьяна 
Борисовна. Мужчины встали и поклонились, хотя не слишком галантно. Демьянова в 
ответ улыбнулась.
 — Танюша, — сказал Александр Петрович, — у нас гости. Не собрать ли что-нибудь 
на стол?
 Кивнув, Татьяна Борисовна ушла на кухню. Засуетились и гости. Они стали 
доставать из своего вещмешка советские солдатские пайки.
 — Вы наши гости, ничего не надо, — остановил их Демьянов, — вам и самим это 
пригодится. А вот деньги я возьму. Сколько вы привезли?
 — Десять тысяч, — ответил Станкевич и протянул «Гейне» внушительную пачку, 
упакованную в бумагу. Деньги предназначались для «Престола».
 — А как у вас с документами? — спросил Демьянов, на этот раз совершенно 
серьезно.
 — Нормально, — ответил Станкевич, — на Курском вокзале нарвались на патруль, 
проверили документы, все оказалось в полном порядке.
 — Это радует, — заметил Александр Петрович.
 В дальнейшей доверительной беседе прибывшие сообщили «Гейне» как немецкому 
резиденту в Москве, что цель их прибытия состоит не только в том, чтобы 
передать для организации «Престол» рацию, деньги и шифры, но и в проведении 
диверсионной работы в столице, сборе шпионских сведений, установлении, если 
удастся, контактов с антисоветски настроенными людьми в Москве. В комнату вошла 
Татьяна Борисовна и пригласила всех к столу.
 Угощая курьеров, «Гейне» держался спокойно и естественно, незаметно направляя 
их на нужную тему. Умело расположив гостей к себе, не допускал панибратства и 
взял на себя роль тамады на вечер: все время провозглашал тосты и следил за тем,
 чтобы рюмки гостей не были пустыми.
 В разгар трапезы Александр Петрович встал и произнес тост: «За нашу скорую 
победу». Жена с жаром поддержала мужа, внимательно посмотрев на него. Гости 
тоже не отказались от предложения выпить «за победу», хотя уже еле держались на 
ногах.
 Вскоре «Гейне» спросил посланцев, где те остановились, и, не получив 
вразумительного ответа, предложил переночевать у него, тем более что близился 
комендантский час и необходимых специальных пропусков для передвижения по 
городу у них не было. Гости легко согласились с Александром Петровичем, решив, 
что в его квартире они будут в наибольшей безопасности.
 Спустя некоторое время курьеры немецкого рейха крепко спали — сказалось 
количество выпитой водки и действие снотворного, подмешанного в нее. Убедившись,
 что гостей теперь ничем не разбудишь, погасив свет, Демьянов поднял штору 
затемнения, немного приоткрыл окно, затем снова закрыл. На диване безмятежно 
похрапывали Шакуров и Станкевич.
 Тихо звякнул входной замок. В комнату осторожно вошли три человека. Немецких 
курьеров обыскали, сфотографировали, патроны в их пистолетах «ТТ» заменили 
холостыми. Вся операция произошла в считаные минуты и без малейшего шума. 
Пожелав хозяевам спокойной ночи, посетители быстро удалились.
 Убрав со стола следы «пирушки», «Гейне» с женой отправились отдыхать. Уже в 
спальне, прижавшись к мужу, Татьяна Борисовна призналась:
 — Я очень боялась, до сих пор руки трясутся…
 — Совсем не заметно, — пошутил Александр Петрович.
 — Я боюсь за тебя, Саша. Демьянов нежно поцеловал жену:
 — Спи спокойно, теперь все уже позади. А хочешь, я тебе почитаю?
 Он приподнялся на локте и достал с полки над кроватью толстую, в клеенчатой 
обложке тетрадь. Устроившись поудобнее, Александр стал листать исписанные листы,
 ища что-то определенное.
 Таня знала, что в эту заветную тетрадку муж выписывает понравившиеся ему 
цитаты из прочитанных книг, и приготовилась слушать, положив голову на его 
плечо.
 Наконец Александр Петрович нашел, что искал, но, заметив закрытые глаза жены, 
тихо опустил руку с тетрадью и хотел погасить свет. Таня сделала протестующее 
движение рукой, прошептала:
 — Читай.
 Александр с сомнением глянул на жену, поцеловал ее в переносицу и, понизив 
голос, произнес:
 — Это напутствие русской императрицы Екатерины II, по происхождению немки, 
своим подданным, выезжающим за границу: «Молодых людей, еще не окрепших в 
священной любви к Отечеству, нельзя выпущать в Европу, ибо ничего толком в 
целях ее не распознав, они там едино лишь пенки вкусные с чужих тарелок 
слизывают…»
 Что хотел сказать этим Александр. Таня не поняла, она уже спала… Демьянов 
погасил свет…
 Когда гости проснулись утром, кофе был готов и его аромат распространялся по 
квартире.
 Почувствовав этот запах, менее сдержанный Шакуров, потирая руки, воскликнул:
 — Sehr gut!  [11] 
 После легкого завтрака курьеры отправились погу-. лять по Москве и, как они 
говорили, «пивком поправить головы».
 — Доброго пути, — напутствовал их Александр Петрович, хотя знал, что путь их 
будет не очень добрым.
 Выйдя из подъезда, мужчины направились в центр города. Они прошлись по улице 
Горького, старательно козыряя встречным патрулям, зашли в здание Центрального 
телеграфа, где Шакуров завел разговор с какой-то женщиной. Станкевич же, 
покинув Шакурова, двинулся в сторону Белорусского вокзала. В сводках наружного 
наблюдения Станкевич получил кличку «Длинный», а Шакуров — «Лысый».
  Из сводки наружного наблюдения за объектом «Длинный»: 
  «Выйдя из здания телеграфа, где купил открытку с видом Московского Кремля, по 
улице Горького объект дошел до Елисеевского магазина. Зайдя в магазин, 
потолкался у рыбного, затем мясного отделов и, пройдя в винный отдел, 
внимательно осмотрелся и стал наблюдать за посетителями. Особенно привлекали 
его внимание военные и выпившие покупатели. Выйдя из магазина, объект 
прогулочным шагом отправился в сторону Белорусского вокзала. Увидев магазин 
„Пионер“, зашел туда, внимательно осмотрел товар с пионерской символикой и, ни 
с кем не встречаясь, вышел из магазина и продолжил путь к вокзалу. 
  Дойдя до вокзала, вошел в здание, обратился в справочную за справкой о 
расписании движения поездов в сторону Смоленска. В залах ожидания внимательно 
осматривался, видимо, считал военных. Обойдя все залы, вышел на перрон 
Белорусского вокзала. На перроне вел себя активно, все время перемещаясь, 
подсчитывал и рассматривал эшелоны, уходящие в сторону фронта. 
  В 13.54 вернулся в здание вокзала, прошел в буфет, купил две бутылки пива и 
три бутерброда с колбасой. Прошел к столику возле окна, из которого был виден 
перрон, и, сев за него, приступил к еде. 
  В 14.50 покинул буфет и вернулся на перрон, где продолжил свои наблюдения. 
  В 15.00, в соответствии с полученными инструкииями, был очень тихо арестован 
и доставлен на Лубянку. Объект «Длинный» помещен во внутреннюю тюрьму на 
Лубянке». 
  Из сводки наружного наблюдения за объектом «Лысый»: 
  «Находясь на Главпочтамте вместе с „Длинным“, стал заигрывать с молодой, 
симпатичной и очень хорошо одетой блондинкой, которая стояла в очереди, чтобы 
послать телеграмму. После ухода „Длинного“ объект продолжил разговор с женщиной,
 что, видимо, нравилось последней, так как она смеялась. После отправления 
телеграммы № 1642 в военный госпиталь г. Омска девушка написала что-то на 
испорченном телеграфном бланке и передала „Лысому“, после чего удалилась, 
помахав ему рукой и громко произнеся: „До встречи“. Блондинка была взята под 
наблюдение. 
  После выхода из здания телеграфа женщина зашла в магазин «Ткани», который 
расположен напротив. Внимательно осмотрев продаваемый товар, но так ничего и не 
купив, вышла из магазина и пошла пешком, больше никуда не заходя. Добравшись до 
дома № 31 по Бутырскому валу, вошла в первый подъезд, поднялась на третий этаж 
и вошла в квартиру № 9, открыв ее своим ключом. 
  Выйдя с телеграфа через 5 минут после ухода блондинки, объект «Лысый» 
покрутился по магазинам, находящимся рядом, нашел пивной ларек и пристроился 
возле него. Спустя час стал спрашивать у прохожих, как добраться по нужному 
адресу, показывая при этом бумажку, полученную от девушки. После долгих 
расспросов отправился в ту же сторону, куда ранее ушла блондинка. По дороге 
объект заходил в три продуктовых магазина, покупал водку, консервы, спрашивал 
везде конфеты, но не нашел. Дошел до Бутырского вала, не торопясь пошел по 
улице, сверившись с запиской. Около дома № 31 остановился, осмотрелся и 
направился к первому подъезду, где его уже ждали оперативные сотрудники. 
Арестован бесшумно в подъезде, в соответствии с полученными инструкциями. 
Отправлен на Лубянку. Объект «Лысый» помещен во внутреннюю тюрьму на Лубянке». 
 Позднее блондинку, разговаривавшую с «Лысым», проверили. Оказалось, что она  
Еникеева Марина Сергеевна,  1922 года рождения, уроженка Москвы, проживает по 
адресу: Бутырский вал, дом 31, квартира 9. Живет вместе с матерью — Еникеевой 
Ниной Борисовной, 1901 года рождения, муж которой после ранения на фронте 
находится в госпитале города Омска. Еникеева Марина Сергеевна не замужем, 
работает швеей в ателье массового пошива № 16.
 В то время, когда «гости» «Гейне» совершали прогулку по городу, в 4-м 
Управлении НКВД СССР шла обычная будничная работа. За подписью начальника 4-го 
Управления П.А. Судоплатова был подготовлен рапорт на имя Л.П. Берии, в котором 
сообщалось о прибытии в Москву немецких курьеров и отмечалось, что ближайшей 
перспективой дальнейшей разработки оперативного дела «Монастырь» является 
подготовка повторного ухода «Гейне» за линию фронта для его внедрения и работы 
на оккупированной территории.
 На этом рапорте Берия поставил резолюцию: «В отношении Станкевича и Шакурова 
подготовьте доклад в ГКО товарищу Сталину».
 Интерес к разворачивающимся событиям был необычайно велик, даже на самом верху.
 Все понимали серьезность и значительность начатого дела. Многие пункты плана 
агентурно-оперативных мероприятий по операции «Монастырь», утвержденного еще 27 
августа 1942 года народным комиссаром НКВД СССР Л.П. Берией, были выполнены. 
Таким образом, все крепче натягивались нити, связывающие игроков. Весь план 
состоял из трех частей, каждая из которых включала в себя несколько пунктов.
 В первой части плана намечалось пробудить интерес в Берлине к «Монастырю», а 
также добиться согласия германской разведки на посылку к ним постоянного 
представителя организации «Престол».
 Во второй части плана перечислялись мероприятия, необходимые для выполнения 
поставленных задач: дальнейшие контакты «Гейне» с Садовским; установление 
регулярной радиосвязи с германским разведывательным Центром в Смоленске; 
посылка радиодепеш с военно-политической дезинформацией, согласованных с 
руководством Красной Армии.
 Эти пункты плана уже успешно выполнялись благодаря «Гейне» и оперативным 
сотрудникам, работавшим над операцией «Монастырь». Был также выполнен и один из 
пунктов плана, в котором намечалась постановка перед немцами вопроса о 
снабжении «Престола» необходимой техникой и о финансировании.
 Предстояло решить вопрос о переправке немцами агитационных материалов для 
ознакомления с содержанием листовок и о направлении в Москву постоянных 
немецких представителей — для освещения ими на месте обстановки и для 
координации действий.
 В третьей части плана предусматривалась возможность о перевербовке «Гейне» 
германской разведкой после его вторичной заброски в немецкий тыл.
 Учитывая всю сложность и ответственность операции «Монастырь», разработали 
комплексное агентурное наблюдение за Демьяновым-«Гейне». По русской пословице: 
«Доверяй, да проверяй». Предусматривалось использование всех оперативных сил и 
средств, все виды технического наблюдения, включая постоянный радиоконтроль за 
радиостанцией «Гейне».
 Естественно, что Александр Петрович не знал о третьей части плана опер